Куры не летают (сборник)

Я набрал кирпича со щебнем в мешочек до прихода подходящего случая. Долго ждать не пришлось. Однажды, пожаловавшись на боли в животе, я остался дома (а родители с младшим братом, которого вырядили в шорты, ушли куда-то). Убедившись в собственной безопасности, я расстелил псевдоджинсы на полу, достал кирпич со щебнем, намочил нужные места и принялся их тереть. Я тер штаны до остервенения. После нескольких попыток я увидел, что вместе с краской исчезла не только сомнительная привлекательность товара, но на штанах появились лохматые дыры с торчащими по краям нитками. Мне захотелось плакать от безысходности, от предстоящих разговоров с родителями о штанах и в предчувствии бесконечных упреков в моей бестолковости.

– Так чем ты их тер? – спрашивал я своего наставника несколько дней спустя.

– Кирпичом. А что, не получилось?

– Нет.

– Зависит от материала. А что старики?

– Труба.

– Меня мамка неделю во двор гулять не пускала.

– Меня пускают.

– Ну тогда все путем.

Мне нравился осенний двор, когда жители нашего дома запасались на зиму разными солениями – солили арбузы, помидоры, капусту, яблоки. Приносили и привозили их, кто откуда мог. Запахи мятых помидоров и битых арбузов со стихийных базарчиков на улицах частного сектора Екатериновки наполняли все вокруг – здания, двор и соседние улицы.

Перед подвалами стояли бочки, заносили мешки с картофелем, складывались закатанные банки с помидорами, баклажанами, салатами.

Люди готовились к зиме.

3.

Школа, в которую я начал ходить в третий класс, была с украинским языком обучения. Пристроилась она на тихой улице, которая начиналась от площади Артема.

На площади, как водится, стоял большой памятник Артему – местному революционеру и, кажется, герою гражданской войны. А за Артемом – надпись на Доме культуры Саксаганского района: «Искусство принадлежит народу» (памятник, как образец искусства, и стоял здесь для того, чтобы народ мог смотреть на него ежедневно).

Основной контингент школы состоял из детей шахтеров и разнорабочих, иногда горных инженеров или учителей. Самым жутким местом в той школе был уличный туалет, расположенный рядом со спортплощадкой, где проводились уроки физкультуры, игры в футбол и изредка – кросс.

За туалетом собирались старшеклассники, чтобы покурить или для выяснения отношений. Оттуда всегда ужасно несло хлоркой. Почему-то криворожская шпана любила шастать задними дворами к закоулкам, спрятанным от посторонних взглядов. Именно за туалетом они и встречались с теми, кто ни в какие школы не ходил. Это был стихийно организованный криминалитет – подростковые шайки, которые пополнялись хлопцами из неблагополучных семей (преимущественно сиротами, детьми матерей-одиночек, теми, у кого кто-то из родителей сидел, или беглецами из домов-интернатов). Они промышляли разными способами: воровали, отбирали деньги у тех, кто послабее и младше их, играли в карты. Иногда общались с «химиками», у которых набирались разнообразного криминального опыта. Как известно, еще до 50-х страна, в которой мы жили, была сплошным «лагерем», поэтому криминальная психология больших промышленных городов была вполне жизнеспособной. Чаще всех в тех местах появлялся некий жестокий и отчаянный пацан О., который вследствие небрежного обращения со взрывчаткой, украденной в карьере, имел повреждения пальцев рук и лица. Его биография начиналась в нашей школе, и им вскоре заинтересовалась детская комната милиции, в стенах которой он и встретил свое совершеннолетие. Однако О., по сравнению с тремя молодыми бандитами, которые держали в страхе наш микрорайон, был попросту пацаном и слабаком. Те трое поставили свое криминальное ремесло на взрослую ногу. Они не просто вымогали деньги или отбирали вещи – они были заняты серьезным криминалом: наркотики, грабеж магазинов, кражи взрывчатки с шахт и карьеров. Для развлечения приходили к туалету, чтобы рассказать о своих «геройствах» и поиздеваться над нами, шпаной, малолетками, которые, несмотря на явный страх, все-таки ими восторгались – за отвагу и взрослость, за их пусть и недозволенное, криминальное, но все-таки ощущение свободы. Иногда они вершили самосуды, поскольку кто-нибудь более или менее приближенный к ним мог им пожаловаться на что-нибудь.

В этот раз Орел, Шкет и Рыба появились неожиданно, когда заканчивался урок физкультуры. Как правило, минут за десять до конца урока учитель физкультуры собирал баскетбольные и волейбольные мячи, просил нескольких учениц помочь ему – и нес в школу. Футбольные мячи школьным инвентарем не были: школьные исчезали сразу, поэтому мячи кто-то приносил свои. Урок физкультуры всегда был последним, после урока в школьную форму уже никто не переодевался, а шлепали домой в спортивной – трусы, футболка с номером, кеды и гетры.

Орел кликнул вратаря, и когда тот увидел, кто его зовет, побледнел.

– Ка-азел! Давай сюда!

Вратарь, спешно покидая футбольные ворота, успел предупредить защитников. Игра мгновенно остановилась. Запыхавшиеся футболисты стали собираться по домам.

Рыба вытянул из кармана рогатку и несколько камней.

Шкет уже поблескивал финкой, а Орел, затянувшись сигареткой и пустив дым в лицо вратарю, процедил сквозь зубы:

– Слышь, ка-азел! Приведи Жеку!

Жека был самым сильным в классе, и от него всем перепадало. Не у всех он вызывал симпатии, но мы поняли, что на Жеку кто-то нажаловался и его ждет расправа.

Вратарь послушно поплелся к Жеке и, не доходя несколько шагов, произнес глухим голосом:

– Жек, там… ну… этот… – и показал, кто и где его ждет.

Жека вытер футболкой пот с лица, взял портфель и двинул к троице, поджидавшей свою жертву.

– А почему не убег? – помахивая перед Жекой финкой, ехидно спрашивает Шкет.

Рыба заходит ему за спину, а Орел молча покуривает свою сигаретку. Потом сплевывает окурок, который перелетает через Жекино плечо.

– Ну что, хорек? – деловито спрашивает Орел.

– А чё нада? – почти без боязни спрашивает Жека.

– Ты, падла, у Кольки мопед стырил?

– Так он проиграл мне его в карты!

– Ко-о-оль! – кричит Орел.

К ним тотчас подбегает белобрысый веснушчатый Колька, который живет без отца с матерью и сестрой. У его сестры (по его рассказам) подночевывает один клиент, который недавно вышел на волю и хочет устроить личную жизнь. Колькина сестра ему в этом способствует. А мать все время устраивает скандалы, чтобы они расписались. Колька пожаловался на Жеку новому «родственнику», но тот, чтобы преждевременно не светиться перед ментами, решил договориться с малолетками. Вот Орел, Шкет и Рыба теперь с этим и разбираются.

– Ко-о-оль, – тянет лениво Орел, – этот хорек говорит, что ты мопед ему в карты проиграл.

– Да, в карты я проиграл деньги и должен ему. Прошлой весной мы вместе ездили на рыбалку, стырили удочки и леску у его соседа. Поехали на моем мопеде, еще на Екатериновке от ментов тикали. После рыбалки Жека предложил поиграть в буру. У меня в карманах уже было пусто, я и заложил мопед.

Орел чешет за ухом мизинцем с удлиненным (до полутора сантиметров) ногтем.

– Короче, Жека: мопед надо вернуть.

– Я мопед продал.

– Заберешь и вернешь. Понял?

– Как я заберу? Я того пацана всего раза два встречал, он с 95-го квартала или из Соцгорода.

Перед лицом Жеки мгновенно блеснуло лезвие финки.

Орел, расстегнув летнюю курточку, достает из широкого, специально пришитого внутреннего кармана обрез.

– Убью, сука! Мопед завтра у Коляна! Все!

– Отсосешь, – спокойно отвечает Жека, получает обрезом резкий удар по голове и падает лицом в гравий беговой дорожки.

Рыба и Шкет тянут бесчувственного Жеку за туалет.

Орел поднимает вверх обрез и кричит:

– Все домой! Перестреляю, суки!

Жека не приходил в школу две недели. Все это время работники Детской комнаты милиции тягали нас на допросы, так и не выяснив, ни кто бил Жеку, ни сколько их было, ни их имен.

Одна из учительниц была гермафродиткой. Она старательно, как мужик, брила свои щеки, о ней ходили разные сплетни, вроде она один день женщина, а другой – мужчина. Я в это не верил. Мне казалось, что, если бы она хоть день была мужчиной, то должна была бы явиться в школу в мужском костюме.