Кузница Тьмы

– Вижу, - сказала она вдруг, дыша все чаще.

– Она сидит, скрестив ноги, - говорил Рансепт.
– Или так было раньше. Кости ее преобразились в дерево, в корни, остатки кожи кажутся корой. Она вырастает из алтаря подобно дереву, миледи, и все те корни - в проходе и вокруг нас - они растут из нее.

Сакуль задохнулась: - А вы их рубили!

– Я ранил ее, да, ранил тяжело. По незнанию.

Сакуль расслышала боль в тихом признании.
– Простите, Рансепт. У нее остались глаза? Она сейчас смотрит на нас?

– Они заросли, так что не знаю. Я и сон ее нарушил. Я всё это сделал, знаю, и хотел бы исправить.

– Если она еще жива, Рансепт, то исцелится. Корни отрастут.

– Пока никаких признаков, миледи.

– Никогда не видела Бегущих-за-Псами. Опишите ее, прошу.

Казалось, он рад ее приказу.
– Лицо - полированное дерево, темно-бурое и как будто с золотом в глубине. Деревом обросли кости ее лица. Когда-то оно было светлым, черты тяжелые, но умеющие отражать радости жизни - такими были Бегущие. Они смеялись легко и плакали еще более легко. Каждое слово было признанием, они не знали, что такое обман. Говорить с Бегущим, миледи, значило ощутить стыд и благословение. Многие среди Тисте чувствовали себя оскорбленными.

Вряд ли он мог разглядеть, но она кивнула в ответ, отлично понимая, о чем он.
– Мы ничего не выдаем.

– Вы мудры, миледи, не по годам.

Однако в этот миг она не ощущала себя особенно мудрой.
– Вы верите, что ведьма спит.

– Верю, что она та самая.

– Та самая?

Рука его сжалась чуть сильнее.
– Бегущие-за-Псами с юго-запада говорят о Видящей Сны, величайшей ведьме рода - оставшейся, когда ушло ее племя. Она осталась, чтобы избавлять мир от пустоты.

Сакуль подумала о Матери Тьме и тот ужасном намеке на Бездну, что клубится вокруг нее в священной палате, где стоит Трон Ночи.
– Она сопротивляется Матери?

Она поняла, что старик пожимает плечами.
– Возможно. Это не моего ума дело.

– Рансепт, вы отрицатель?

– Я не стою против Матери Тьмы, миледи.

Это вряд ли было ответом; но она ощутила, что ничего иного от него не получит, и решила ценить хотя бы это. Вопрос ее был неподобающим во всех смыслах, в особенности тем, что исходил от ребенка.
– Простите меня, - сказала она слабым голосом.

– Вы видите то, что я описал?

– Да. Вижу ясно. Вижу пещеру и все корни из стен - ползущие к ней. Она сидит с лицом из дерева и глазами заросшими и навеки, навеки закрытыми. Мы стоим в пещере, словно заблудившиеся в черепе мысли.

Рука крепко сжалась, чуть не сломав ей пальцы. Сакуль поморщилась.

– Извините, миледи. Но последние слова не были вашими.

Она поразмыслила и кивнула: - Мы снимся ей. Мы в ее грезах и она пытается нас понять. Чужаки в черепе. Здесь, Рансепт, наши слова могут быть ее мыслями. Здесь мы в опасности потеряться или потерять себя.

– Да, миледи. Думаю, вы правы, я уже такое ощущал. Пора уходить.

Она вырвала руку. Ей уже не нужно покровительственное пожатие, она может видеть тоннель до дальнего конца, видеть и выход. Однако глаза остаются сомкнутыми.
– Скажите, - произнесла она, - у ведьмы есть имя?

– На языке Бегущих-за-Псами она зовется Бёрн. Она грезит, чтобы мы могли жить. Все мы: Тисте, Бегущие, Джагуты, Тел Акаи, даже Форулканы. Она спит, чтобы дать нам свободу.

Пока Рансепт говорил, она начала шагать вперед, слыша его поблизости, но при последних словах замерла.
– Скажите, вы приносите ей что-то?

Дыхание его стало чуть грубее.
– Тогда я стал бы отрицателем, миледи.

Сакуль вдруг подумала: а он ли это шевелится? Он ведь стоит рядом с ведьмой... Она коснулась кошеля на поясе, развязала тесемку.

– Осторожнее, - сказал Рансепт и она поняла, что он ее видит - каким-то образом. "Нет, не "каким-то". Он видит потому, что верит. В этом храме Рансепт поклоняется. Да, он решил привести меня сюда. Должны быть другие пути, другие проходы. Но он привел меня сюда".

Она вынула камешек памяти, найденный на берегу Дорсан Рил. "Для брата, потерянного на войне".

– Миледи. Сакуль Анкаду. Умоляю вас. Это не должно быть беззаботным жестом. Вы свяжете Мать Тьму со Спящей Богиней Бегущих-за-Псами?

Дыхание ее пресеклось.
– Я не из высшей знати, кастелян. Я не жрица.

– Веруете ли вы в Мать Тьму? Нет, не отвечайте. Если да, вы обязательно свяжете двух женщин. И более того - свяжете отрицателей и Тисте. Нет места более святого, но храм потерян для отрицателей. Один я знаю о нем. Понимаете?

– А вы полны тайн, то ли достаточно смелы, то ли достаточно глупы, чтобы открыть его для меня. Почему?

– Правду?

– Правду, Рансепт. Скажите же, наконец.

– Учение Тисте - чепуха.

Она почти задохнулась смехом, громко огласившим пещеру. Ребрышко подскочил и помчался в тоннель. Удивление кастеляна было почти ощутимо.

– Простите еще раз, Рансепт...
– Слова ее затихли.

Воздух в пещере изменился, она ощутила, как бегут мурашки по коже.
– Что такое?
– сказала она испуганным шепотом.
– Что я сделала?

– Уберите камешек. Она все еще Бегущая-за-Псами, кажется.

– Не понимаю... что такое я ощутила?

– Ее благословение, дитя. Какой ваш дар мог быть ценнее и чудеснее, нежели смех? Дыханием вы исцелили Спящую Богиню, Сакуль Анкаду.

Она вздрогнула, когда здоровяк встал перед ней на колени и как-то - хотя глаза оставались закрытыми - различила слезы на мужских щеках.
– Корни уже не сочатся, - сказал он резко.
– Благодарю вас, миледи, от всего сердца.

– За ваш урок, - услышала она себя, - я отплачу с радостью.

Ощутила кривую усмешку и улыбнулась в ответ.

Он встал, они вместе направились к выходу.

Когда он снова взял ее руку, она обрадовалась, хотя оба знал, что ему больше не надо ее вести. Нет, это походило скорее на дружбу. Мысль поразила Сакуль, она чуть не расхохоталась снова. Вместо этого она послала восторг назад, в тоннель, в чудесную комнату, где плоть и дерево стали одним, где закрытые глаза могут видеть всё, что стоит увидеть.

Выбираясь на поверхность - где свет зари уже манил серебристо-синим диском в конце прохода - Сакуль сказала: - Рансепт, оставшиеся отрицатели должны знать о храме. Они это заслужили.