Квадратное солнце

Под землёй, в заброшенных подземных ходах и штольнях, куда город ежедневно сбрасывал отходы и лил фекалии, заворочались разбуженные аппетитными ароматами упыри. В грязи и тесной темноте обитало всё время увеличивающееся племя человекоподобных пиявок. Чумной подпол города стал им домом; крысы и насекомые – переносчики болезни, домашними животными. Пастырь нечисти почувствовал приход христовых невест первым. Их чистая, непорочная кровь, её чудный дух поднял его с ложа – из ямы, запрятанный далеко и глубоко, так чтобы ни один случайный лучик света, ни один заблудившейся человечек его не нашёл. Дно ямы было выложено телами самых преданных, приближённых к Пастуху вампиров. Разум повелителя, насытившийся парами свободно бредущей по мостовым его охотничьих угодий дичи, передал гипнотический сигнал всей семье, и самый последний несмышлёный новообращённый кровопийца учуял сладкую истому и боль, замешанную на молоке и мёде. Так для них пахла кровь девственниц. Ничего более привлекательного, изысканного, для черных гурманов не существовало, поэтому так сильно они хотели вылакать всех монахинь до суха, а потом, обратив их в подобие тайного ужаса, наслаждаться извращённым чувством удовлетворения от этой осквернительной метаморфозы.

До заката оставалось ещё больше четырёх часов, а Пастух уже на ногах, он возбуждён и мучится жаждой. Людей он не боялся и большинство из них призирал за трусость, глупость, косность. В выборе пищи родоначальник племени привередлив – питается лишь детьми и молоденькими девушками. Но и для него кровь с привкусом запретной святости – деликатес. Распрямившись, попирая ступнями спины вампиров-апостолов, которых он лично причастил клыками, Пастух смотрит во тьму. Если бы его мог сейчас увидеть какой-нибудь человек, то лик главного упыря мог наверняка свести неосторожного зрителя с ума. Хозяин высок, широкоплеч; на толстой, оплетённой чёрными венами шее покоилась неправильной формы голова – клубень, покрытый красной шерстью. Каждый волосок живёт собственной жизнью и больше похож на личинку мотыля, впрочем, растут волосы неравномерно, умещаясь островками причудливой формы между сизыми проплешинами, покрывая голову не более чем на половину и осыпая остальную кожу на теле отдельными, свободно путешествующими, своими представителями. Лицо хозяина – сбежавшая из головы буйно помешанного художника и серийного убийцы больная фантазия. На бугристом лбу, залезая вниз и вбок, россыпь маленьких глаз – оспин, и среди них блестят чернотой сгоревшего ада два косо посаженных глаза большего размера. Один торчит около виска, другой – ближе к переносице и затянут синеватым бельмом. Вместо носа горизонтальная щель, открывающаяся и закрывающаяся при дыхании. Челюсти смяты шершавыми наростами, скрывающими за собой его главное оружие. Раскрываясь, эти псевдоопухоли открывают скрытую за ними жёлтую присоску величиной с суповую тарелку, с зазубренными краями гвоздиками и двумя криво посаженными крюками-клыками на её губах. Одет Пастух в золотой персидский царский кафтан, узоры на котором почти скрыты под толстой коркой запёкшейся крови. Обуви вампир не носит. Ступни выглядят узловатыми и тяжёлыми, такими же, как кисти рук, с длинными пальцами и чёрными острыми ногтями-когтями ножами.

Пастух сканирует пространство – монашки имеют защиту. Два рыцаря крестоносца и несколько кнехтов. Угрозы такая охрана для семьи не представляет. Он ещё раз убеждается в человеческой глупости. Желание победить чуму массовыми хоровыми причитаниями в церкви вызывают желание расправиться сразу с ними со всеми и как можно быстрее. Некоторые из них удостоятся чести и прозреют, другие же, высосанные и выпотрошенные, станут пищей для крыс.

Пока Пастух ждал заката, отряд Гнев Бога укрывался в небольшом лесочке, на расстоянии четырёх миль от города, и тоже следил за передвижением жёлтого шарика солнца, катящегося с востока на запад, неуклонно приближающего наступление вечера. Крестоносцы спешились, отдали поводья коней оруженосцам, а сами томились перед битвой. Страх мучил, царапал скользкими куриными лапами благородные сердца, не давал ни спокойно стоять, ни сидеть, ни ходить. Хаузер запретил крестоносцам подбадривать себя вином, и рыцари гнали от себя ужас молитвой и благими размышлениями. Ветераны многих сражений, они волновались, как в первый раз. Привыкнуть к смертельной опасности, особенно если она рождена преисподней, невозможно. Колодец средневековой мистики, вырытый могильной лопатой, всегда полон скользкими гадами, испражняющихся в душу героев кошмарами, эгоизмом, ненавистью.

– Господин барон! – Жан Дюпуа возвысил голос, так чтобы его слышали все.

Хаузер поднял голову и, оторвавшись от созерцания пустой дороги, петляющей в сторону Грюн-Воротеля, вопросительно посмотрел на Дюпуа. Рыцарь не должен был так к нему при всех сейчас обращаться – «господин барон», Пауль в ситуации ожидания смертельной битвы мог рассчитывать на «брат».

– Чего мы здесь ждём? Стоит стемнеть и наши шансы выжить станут ничтожными.

– О чём вы говорите, наш долг выполнить приказ магистра.

– Стать кормом для короля кровососов?.. Нам предстоит встреча не просто с деревенским упырем, и драться с ним ночью – безумие.

– Наш единственный выход – войти в город перед самым закатом, чтобы он не успел нас учуять. Все знают план – так в чём же дело?

– На гибель нас ведёшь! – с исключительной злобой выкрикнул Дюпуа. – Город чумной, если нас не сожрут, так язва одолеет.

– Что вы предлагаете, Дюпуа? – Хаузер решил быть подчёркнуто вежлив, хотя в сердце его всё так и клокотало от гнева.

– Пока не поздно, галопом к собору, забираем церковную утварь, – а в храме есть, что взять, он славится на всю округу своим богатым убранством, – и убираемся отсюда.

– А как же монахини? Им далеко не уйти, не успеют. Вампиры их всех по дороге вырежут, – тихо, будто размышляя, сказал Пауль Хаузер.

– Да что они нам! Без жертв не обойтись. Так угодно богу.

– Мародёрство и убийство – это, что ли, твоя вера. – Пауль всё же не сдержался и перешёл на «ты». – Да, ты всегда любил только себя. При любом удобном случае грабил, наверное, и убивал. И это ты всё творил, прикрываясь одеждами ордена, собака! Мне говорили, что ты не брезгуешь грязными делами, да я верить не хотел.

Остальные крестоносцы стягивались в кольцо вокруг спорщиков. Суровые лица, горящие гневом глаза. Умирать за так никому не хотелось, но и позорно бежать, без должного оправдания, не позволял кодекс ордена. Насколько всё серьёзно многие из них поняли только оказавшись здесь, вблизи от рассадника чумы и проклятья. От Грюн-Воротеля вместе с приносимым ветром смрадом накатывали волны ледяного ужаса. Дюпуа выразил мысли, мучавшие добрую половину рыцарей. Они и сами были не без греха и часто пользовались положением – брали себе то, что приглянулось у простолюдинов по праву сильного и совесть их не мучила.

– Что???.. Хаузер, ты оскорбил меня, защищайся. – Жан вытащил из ножен меч, надел на голову свой чудной шлем и двинулся навстречу бальи отряда.

Такие разборки между рядовыми братьями были не редкостью, но стычки с высшими офицерами случались крайне редко, хотя и не являлись чем-то исключительно невообразимым.

Хаузер обнажил меч, имевший имя собственное – Пламя, получивший его за свою извилистую форму, напоминающую огненный лепесток. Противники сошлись. Страх придал Дюпуа дополнительную реактивную силу. Ринувшись в атаку, он действовал со скоростью мельницы, попавшей под порыв урагана. Оба крестоносца, закованные в новые латы, в начале боя не замечали дополнительной тяжести доспеха. Шарахали друг друга так, что от крепкого железа отлетали, осыпаясь огненным дождём, снопы сине-жёлтых искр. Дюпуа теснил балью, наскакивал с разных сторон; ему удалось сделать две зарубки – на грудной правой пластине кирасы и на наплечнике. Хаузер лишь успевал защищаться, отходя маленькими шажками в сторону отдельно стоящих лошадей. Казалось, негодяй побеждает. Но Пауль был опытным бойцом, он выжидал. Поднаевшись, Дюпуа замедлился и Хаузер, заметив первые признаки усталости противника, сам согнул колени и покачнулся. Противник понял, что Пауль теряет силы и сам, чувствуя приближение противной слабости, решил покончить с ним одним мощным ударом. Размахнулся, заведя меч за голову, чуть в сторону наклонив лезвие, под углом. Хаузер ужалил, как змея, – быстро, точно, смертельно. Остриём меча нанёс прямой выпад в лицо Дюпуа. Пластинчатая, полужёсткая защита лица странного шлема не выдержала и меч, взрезав ее, воткнулся в череп. Участок плоти между верхней губой и носом лопнул, кость треснула и мятежник в той же позе, что и стоял, с поднятыми вверх руками, сжимающими меч, стал заваливаться набок. Хаузер совершил изящный молниеносный полуоборот, и, оказавшись сбоку от врага, рубанул его сзади по сочленению шеи с правым плечом. Извилистое лезвие разрубило защищённое латами туловище до пояса; всё было кончено. Отдышавшись и сняв шлем, балья крикнул оруженосцам:

– Заройте его, пока не начал вонять. Доспехи снимите и в обоз. – И обратившись к окружавшим его рыцарям, уже тише добавил: – Помолимся братья.

Вопросы о правильности принятых бальей решений отпали (грубое насилие здорово прочищает мозги), крестоносцы встали рядом с Хаузером на колени, соединили перед грудью ладони и вознесли к небесам заупокойную молитву.

Отряд помчался в город перед самым закатом. Омыв себя святой водой, помолившись особой молитвой на защиту, облачившись в латы и вооружившись, обмотав копыта коней тряпками, отправились в путь. Кнехты вышли из леса на час раньше рыцарей, чтобы успеть. Время между светом и теменью – сумрак. Главное не ошибиться. Хаузер рассчитал всё верно. Посланные им с крестным ходом квартирьеры успели всё подготовить. Лучники заняли места у окон домов, выходящих на площадь перед ратушей; кнехты тайно заняли её по периметру; крестоносцы спрятались в ближайших закоулках. Дорога к храму осталась открытой, предлагая пойти и взять. Так Пастух и поступил.

Багровый ареол, оставшейся от убежавшего светила, напоследок мигнул и потух. Ночь намазала гуталином лицо Грюн-Воротеля. Из-под земли, из сточных отверстий повалили вампиры, разбегаясь по сторонам, как блохи по паршивой собаке. Пастух с частью семьи (на всех девственной крови всё равно бы не хватило) поспешил на городскую площадь. Величие собора его не пугало: он рассчитывал легко расправиться с охранением и выманить монахинь наружу. Ароматы, исходящие от девственной плоти монашек, заглушали все остальные чувства кровососа: он одурел от масленых флюидов, утопивших его рецепторы опасности в карамельном потоке запахов сладкой невинной крови. Прибывших на закате крестоносцев Пастух не почуял. Может быть, что-то и шевельнулось в вонючем болоте его бездонного разума, но эти, приглушённые до случайного скрипа половицы в соседней комнате сигналы не были удостоены внимания.

Отец невинно пролитой крови скакал несколько впереди стаи живых мертвецов. Вампиры следовали за ним кувыркаясь по мостовой, прыгая по стенам и по крышам домов. Стоило Пастуху выскочить на площадь, как на каменном лобном месте зажегся, воссиял величественный костёр, казалось, за считанные секунды сумевший достать рыжими острыми языками пламени сам небосвод. За всполохами огня был виден чёрный силуэт, который дымил, а под ним шумел свой маленький костерок. Заскрежетали цепи и загремели пустые бочки, камни, брёвна. За десять секунд между домами выросли кучи мусора. Улицы, что вели на площадь, перегородили баррикадами. Окна распахнулись и в упырей полетели осиновые зазубренные стрелы, окроплённые святой водой.