Квазимодо на шпильках

– Кто?

– Петр Леонидович.

– Замечательный человек, – осторожно ответила я, – но не для меня, знаете, я люблю блондинов.

– А мне без разницы, брюнет, шатен, был бы богатый, – протянула Кира Григорьевна.

Мы помолчали, потом вдруг моя собеседница резко вскинула голову:

– Погодите, что значит «не для меня»? Вы здесь при чем?

– Нина Ивановна хочет сосватать нас с Петром Леонидовичем, – сказала я сущую правду и тут же вспомнила, что председательница просила меня этого не говорить. Но поздно! Слово не воробей…

– Как, – посерела Кира, – и вас тоже? Вы не ее подруга?

– А вы не родственница, а тоже невеста? – дошло до меня.

Она кивнула.

– Странно, однако, что Нина Ивановна решила позвать нас вместе, – пробормотала я.

Кира Григорьевна деликатно кашлянула.

– Ну, это я напутала. Она велела приходить не раньше полдесятого, но я работаю здесь рядом, в химчистке. Смена закончилась в полвосьмого, вот и подумала: чего по улицам попусту два часа шататься, темно и холодно! А оно вон как получилось!

Я постаралась сдержать смех. Однако Нина Ивановна полна решимости избавиться от «брата», небось надоел ей до зубовного скрежета.

– Интересно, – протянула моя «соперница», – нас только двое? Или еще кто имеется в запасе?

– Не знаю, – пожала я плечами, – вполне вероятно, что тут очередь, а может, лишь две претендентки.

Внезапно Кира Григорьевна схватила меня за руку:

– Милая Евлампия Андреевна, у меня ужасное положение. Вы где живете?

– Тут, в этом подъезде.

– А я на вокзале.

– В каком смысле?

– В прямом. Дочь вышла замуж, зять меня из дома выгнал, квартирка маленькая, полуторка. Вот и заявил: «Ступайте отсюда, здесь троим места нет!»

– Вы ушли? – возмутилась я. – И дочь не остановила?

– Она ему в рот смотрит, – грустно ответила бездомная, – каждое слово ловит. Уступите Петра Леонидовича мне, а? Для меня это сказочный вариант: дача, квартира…

– Забирайте старика себе, – охотно согласилась я, – он выглядит совсем древним!

– Вот и здорово! – кивнула Кира Григорьевна. – Я ему скрашу последние денечки, а потом останусь богатой вдовой. Приползут еще ко мне зять с дочкой на коленях – всем охота летом на даче под яблонькой чаек пить!

– Пожалуйста, он ваш.

– Может, сразу уйдете? – засуетилась Кира Григорьевна.

Я кивнула:

– Конечно, удачи вам и счастливой семейной жизни.

– Убегайте скорей, – поторопила меня она, – пока они таблетки в ванной ищут. Даст бог, и вы свою судьбу скоро найдете, а я за вас молиться стану.

Я вышла на лестницу и рассмеялась. Представляю, что сказали бы мои домашние, увидев дедушку в качестве родственника. Внезапно веселое настроение испарилось без следа. Мне-то что делать? Куда податься? В квартиру, где живут Катюша, Сергей и Юля, возвращаться не хочу. Может, как Кире Григорьевне, двинуть на вокзал?

ГЛАВА 29

Чувствуя себя усталой и никому не нужной, я посидела на подоконнике, а потом, приняв решение, спустилась на первый этаж, открыла дверь, вышла во двор…

Под ноги, отчаянно лая, кинулись две собачки, одетые в полосатые желто-коричневые кофточки. Мулечка и Адюша, радостно повизгивая, пытались обнять меня лапами. Я села на корточки и заплакала. Собаки заскулили и принялись слизывать слезы с моих щек. Их нежные, теплые языки напоминали бархат, и я поняла, что моя решимость уйти начинает испаряться.

– Эй, Лампудель, – вынырнул из темноты Костин, – ты где была? Там все волнуются! Дуй домой.

Я принялась вытирать сопли.

– Чего ревешь? – насторожился Володя.

– Отстань!

– Быстро рассказывай.

– Отвяжись, – прошипела я, – голова болит. Слушай, можно у тебя сегодня переночевать?

Вовка внимательно посмотрел на меня и велел:

– А ну ступай ко мне наверх, сейчас только собак отведу.

Я приехала в его квартиру, скинула сапоги, повесила куртку и рухнула на диван. Очень не люблю врать про то, что заболела, потому как мигом начинаю себя плохо чувствовать. Вот и сейчас к виску стала подкатываться мигрень. Я вдавила лоб в пахнущую табаком подушку и натянула на себя плед. Никто в целом свете меня не любит, ни одна душа, разве что Муля с Адой, но и те мигом вычеркнут меня из памяти. Слезы потоком хлынули из глаз.

Из прихожей послышались голоса, потом топот ног, и в комнату ворвалась толпа.

– Лампуша! Что случилось?!

– Она плачет!

– Ламповицкий, прекрати.

– Лампудель, на, это тебе…

Передо мной возникла коробка страшно дорогого шоколада «Линдт».

– Ну съешь конфетку, – заныл Сережка.

– Быстро колись, голуба, – велел Вовка, – чего наваляла?

Я скинула набор на пол.

– Вы меня не любите, совсем…

Слова полились потоком, временами я задыхалась от жалости к себе, начинала рыдать, потом, слегка успокоившись, продолжала выплескивать накопившееся горе. Наконец ведро с обидами опустело.

– Да уж, – протянул Сережка, – мы вообще-то не о тебе говорили.

– А о ком?

– У нас на работе одна дрянь появилась, – пояснила Юлечка, – на всех грязь льет, такая сволочь! Вот, хотели ее выгнать.

– Ты, как всегда, неправильно поняла чужие слова, – покачал головой Вовка, – поэтому ваше агентство «Шерлок» и умирает, слышите одно, а понимаете совсем другое. Эх, бабы!

– Мы тебя любим! – заорали Лиза и Кирюшка.

Я снова зарыдала, на этот раз от радости. Размахивая руками и причитая, домочадцы отволокли меня в спальню и запихнули в кровать. Сережа притащил горячий чай с лимоном и, поставив чашку около коробки шоколадных конфет, заявил:

– Знаешь, Лампудель, любой бабе иногда хочется закатить истерику.

Юлечка принесла мне мандарин, Кирюшка, подмигивая, протянул журнал «Детектив», Лизавета подоткнула одеяло и заявила:

– Сейчас по городу вирус бродит, скорей всего, ты его и подцепила.

Когда все ушли, я снова заплакала, уже от умиления. Вот как они меня, оказывается, любят, а мне и невдомек. Наконец слезы иссякли. Я выпила чаю, слопала почти все конфеты. Кстати, ничего особенного. Я ожидала от шоколадок стоимостью почти в тысячу рублей большего. Глаза уставились в журнал, полежу почитаю. Нет, как хорошо дома!