Квазинд. Том второй. Последний на равнинах
Шрифт:
Старик смахнул набежавшую слезу. Растрогавшийся сын слегка притянул его к себе:
– Ну, будет, будет тебе. Прости, я не подумал. Дженни!.. – он послал сестре воздушный поцелуй.– А почему так грустно? Разве сегодня кого-то застрелили? Или в “Игл-Рок” больше нет мисс Паркер, которая поет, как жаворонок?.. Держу пари! – обратился он ко всем.– К отцу уважаемые люди приходят не только промочить глотку, а, джентльмены?
Столики взорвались аплодисментами и выкриками:
– Мы просим вас, мисс!
– Вы само совершенство, Дженни!
Адамс, польщенный, улыбнулся дочери:
– Будь здорова, крошка. Ступай, публика ждет.
– Но па,– она
– Дженни,– отец был категоричен.– Знаю я твои выкрутасы! Иногда можно повалять дурака и поломаться, чтоб тебя поуговаривали, но нынче не время. Давай, давай!
Он бросил взгляд на тапера, который понимающе кивнул головой и в предчувствии веселья замахнул очередную рюмку. Пальцы его шустро нырнули в рябую шеренгу клавиш – по залу расплескались аккорды зажигательной джиги.
Девушка, не без кокетства покачивая бедрами, прошла между столиками, легко вспорхнула на маленькую сцену. Волна поднабравшихся поклонников качнулась следом за фигуристой дочкой бармена и, подобно осиному рою, облепила эстраду, едва не касаясь руками шафрановых туфелек молоденькой мисс. Более степенная – “толстозадая” —публика, поднявшись из-за столов, выражала свое нетерпение свистом и аплодисментами.
Звонкий голос, зазвучавший среди сизых клубов дыма, заставил всех смолкнуть. Дженни Паркер двигалась с ленивой грацией пумы-недотроги и пела завораживающим горячим сопрано, сводя с ума осклабившихся мужчин. Несколько дам более или менее определенной репутации восстали против холодного отчуждения своих кавалеров и, гусынями прошипев что-то в адрес неподражаемой дочки Паркера, демонстративно покинули зал. Но никто не заметил этого: общее внимание сосредоточилось на сцене, где Дженни задушевно выводила такую теплую, знакомую до слез песенку Рок-Тауна:
Когда догорает на небе закат,
Когда от усталости ноги гудят,
Когда опостылел весь белый свет,
Тебе крошка Дженни споет куплет!
Э-гей, расскажи нам, парень,
Э-гей, расскажи нам, парень,
Э-гей-ей-ей, расскажи нам, парень,
Куда ты мустанга по прерии гнал,
Где золото в скалах искал?
Но где бы ты ни был, веселый ковбой,
В салун тебя манит порой…
С утра и до утра для всех
Открыта дверь в салун!
Здесь виски с содовой, и смех,
И банджо не жалеет струн!
За доллар ешь, за доллар пей,
И будет все о’кей.
И, глотку промочив, ковбой,
Со мной пляши, со мною пой!
Во время очередного припева к певице присоединились остальные Паркеры. Блестящий степ, который продемонстрировала эта великолепная троица, привел посетителей в неистовый восторг. Теперь, пожалуй, и сам Господь Бог не смог бы
удержать разгулявшуюся публику. К поющим Паркерам начали присоединяться люди из-за соседних столов. И когда уже пел чуть ли не весь салун, Дженни, да и сам Роджер накрепко позабыли про свое раздражение и, выстукивая каблуками, с пылом повели песню дальше.Люди, облепившие сцену, пели просто для своего удовольствия, без куража, без особой рисовки, не сознавая даже, что большинство из них поет откровенно плохо, но их песня, казалось, расцвечивала этот угрюмый и жестокий мир. Погонщики и лесорубы оставили карты, разогнули спины и притихли… Дженни была хороша, голос ее вышибал скупые слезы, а слова песни царапали сердце, напоминая многим, что у них нет крепких корней, что в этой жизни они плывут по воле судьбы…
В какой-то миг заведенная публика с криком и гиканьем принялась штурмовать сцену, как вдруг…
Резкий треск разрядившегося револьвера и звон разбитого стекла осадили толпу. Клубок синеватого дыма завис над липкими от пива столами, а простреленная навылет шляпа шерифа зачертила круг по эстраде. Но прежде чем она упала плашмя, Роджер вскинул кольт, выстрелил через стекло и молниеносно отпрыгнул в сторону, сбив с ног отца и сестру. Промедление было бы роковой ошибкой.
Зал наполнился грохотом опрокидываемых стульев и лавок. Все, за исключением нескольких налакавшихся в дым трапперов 59, которые храпели, уткнувшись лбами в стол, попадали на пол. Наступившая тишина давила на уши. Через секунду-другую ее разорвал истеричный крик Опоссума, гарцевавшего на коне перед верандой:
– Я не прощаюсь с тобой, полицейская ищейка! Клянусь, я еще посмотрю, какого цвета твои потроха! Ийя-хо!
Роджер ястребом вылетел на веранду. Солнце скатилось уже к самому горизонту и стало багровым, словно налилось кровью. Облака пылали, охваченные бескрайним небесным заревом. Лучи гранатового диска слепили, не позволяя как следует прицелиться. Шериф с двух рук выстрелил по удаляющемуся всаднику, выстрелил скорее для острастки, не рассчитывая на попадание, потом бросился к коновязи, перескочив через разбросанные оглобли бакборда 60, вскочил в седло первой попавшейся лошади и, круто развернув ее, пустился в погоню.
Глава 13
Посетители салуна, ничком лежавшие на полу, начали подавать признаки жизни. Здоровяк Кэнби и те, кто посмелее, решились подняться и посмотреть в окно. Убедившись, что инцидент исчерпан, они отвели душу, горохом рассыпав богатый запас отборной ругани, чем сразу же успокоили остальных.
Публика вставала, отряхивалась, бурно выражала свое недовольство:
– Проклятье! Попробуй отдохнуть в этом аду!
– Когда, черт побери, будет порядок? Живем как на пороховой бочке!
Кэнби, хитрый и весьма нечистый на руку,– агент меховой компании с Миссури,– зыркнул на брюзжащих горожан из-под лохматых седеющих бровей, прикидывая к носу, какая заварилась каша. Хрустнув пятерней по зарослям на необъятной груди, он направился было к выходу, но вдруг остановился точно вкопанный, уставившись в пол. Тень тревоги пробежала по его крупному мясистому лицу, кое стало темней, чем чай из сассафраса 61. Некоторое время он стоял совершенно безмолвно, шевеля узкими губами, затем медленно нагнулся, поднял с пола орлиное перо и, воздев его над головой, грянул: