Квинт Лициний 2. Часть 2

Он вытащил из дипломата лист бумаги и, вполуха прислушиваясь к завязывающейся дискуссии, начал писать:

"Уважаемый Андрей Владимирович! Я с большим интересом и удовольствием ознакомился с Вашей работой..."

Глава 2

Пятница, 13 января 1978 года, день.

Ленинград, Московский парк Победы

Что ни говори, а этот зимний парк, если в него углубиться, зрелище унылое: ряды тощих елей вдоль засыпанных снегом аллей и престарелые тополя, отвратительные в своей наготе. Безлюдные аллеи, нелепый шахматный павильон... Вдали, словно напоминая о жутковатой истории места, гигантским бетонным скелетом нависает замершая на несколько лет стройка.

Я еще раз повернулся, старательно осматриваясь: никого, только под завывание ветра зябко жмутся друг к другу две гипсовые спортсменки в легкомысленных летних нарядах; летом их покрасили под бронзу, и теперь, присыпанные снегом, они наводят на мысль о студентках из дружественной африканской страны, что спьяну промахнулись мимо своей общаги.

Подходящее место.

Несколькими ударами носка я пробил в плотном сугробе дыру поглубже. Затем заложил туда две алюминиевые баночки из-под диафильмов. Повезло - кто-то выкинул целую коллекцию, и теперь у меня голова не болит, во что упаковывать отснятые пленки. Притоптал сверху, похлопал перчаткой, затирая следы, и присыпал все снегом. Отошел, критически разглядывая.

Нормально, ничего им криминалистика нового не даст.

Еще раз перепроверился: скамейка справа от спортсменок, напротив левой пары ножек. Так и напишу.

Довольно насвистывая, я пошел в сторону метро, оставляя за спиной закладку с совсем недетским содержимым: подробной схемой двухсторонней конспиративной связи и обзорами, выстраданными за последние две недели.

Теперь можно со спокойной совестью поразвлечься. С этой мыслью я и поехал на галёру за заказом.

Тот же день, вечер.

Ленинград, ул. Егорова, общежитие института инженеров железнодорож­но­го транспорта.

Длиннющий коридор словно прострелил старое здание насквозь, оставив в стенах по входному и выходному отверстию - по мутноватому от осевшей пыли окну на торцах. Двери, двери, двери - бесконечные двери по обе стороны, застарелый запах мастики и потрескивание рассохшегося паркета елочкой под ногами.

Нашел нужный номер и замер, прислушиваясь. Я был готов ко всему, включая веселый рёгот из уже пьяных глоток - все-таки старый новый год. Но было тихо.

На мой стук из-за приоткрывшейся двери сначала осторожно выглянул один глаз. Идущий откуда-то сзади рассеянный свет окрасил его в загадочный темно-синий, почти кобальтовый, цвет.

– Ты?!
– поразилась она, распахивая дверь настежь.

Стало светлей, и в глаза девушки вернулась приметная голубизна. Выражение крайнего недоумения на ее лице уже окупило потраченное время.

– Я... Привет. Пустишь?
– и протянул вперед здоровенную коробку из "Севера".

– Ох, моя любовь - "Фигурный"!

– ее брови радостно взметнулись вверх, и я был энергично вдернут в комнату.

Софья, опершись на косяк, наклонилась мимо меня в коридор и повертела головой, оглядываясь. Я судорожно выдохнул сквозь зубы - близко, слишком близко, аж теплом прошлось по лицу...

– За репутацию беспокоишься?
– усмехнулся через силу и опустил на пол сумку.

– Да что мне та репутация, - отмахнулась, прикрывая дверь, и небрежно дунула вверх, прогоняя свалившуюся на глаз прядь светлых волос, - да и чем ты ей можешь навредить?

– Ну, вот и славно, - легко согласился я, передавая торт, - а чай в этом доме найдется?

В животе у нее протяжно заурчало, и она ойкнула - негромко и смущенно.

– Брось, - махнул я рукой и наклонился, расстегивая молнии на сапогах, - между нами, врачами, говоря, что естественно - то не безобразно.

– А это в честь чего вообще?
– Софья демонстративно покачала тортиком.

– Пятница тринадцатое, - меланхолично пожал я плечами, распрямляясь, - порой в такие вечера творятся страшные злодейства и великие непотребства.

Она неожиданно зло прищурилась:

– Так, ребенок, может мне лучше прямо сейчас тебя за дверь выставить? С твоими подростковыми фантазиями?

Я неторопливо повесил куртку на гвоздь и обернулся, стараясь придать своему голосу убедительности и укоризны:

– Поразительно, как в такую очаровательную головку могут приходить столь похабные мысли? Да еще по столь незначительному поводу...

Софья побуравила меня взглядом исподлобья. Видимо, я прошел какую-то проверку, потому что спустя пару секунд она начала бурно краснеть. Посторонилась и смущенно забормотала, глядя куда-то в пол:

– Проходи... Я сейчас чай... Только лук доварю, там уже почти готово.

– Лук?
– заинтересовался я, - французской кухней балуешься?

Мы склонились над эмалированной кастрюлькой, что парила на электрической плитке.

– Вот, - подняла она крышку, показывая. Там в побулькивающей желтоватой жижице лоснилась мелко порубленная луковица.

– Ага, суп с плавленым сырком, - догадался я, принюхавшись, - лук, морковка, картошка и вареная колбаса?

– Здесь упрощенная рецептура, - покачала она головой и швыркнула с ложки, пробуя готовность, - только лук. Вряд ли ты настолько голоден... Ты как, вообще, меня нашел?

– Будешь смеяться, - я завертел головой, осматриваясь, - но прием "родственник из провинции" в твоей регистратуре сработал. Главное - выглядеть пожалостливее... Сколько тут у тебя, метров десять есть?

Высокий потолок был свежевыбелен, вдоль стены - одинарная панцирная кровать, прикрытая узорчатым покрывалом, на полу - тонкий матерчатый половик. В общем, было чисто и опрятно, даже несмотря на кривовато поклеенные обои. Да и сама Софья в легком домашнем халатике и теплых тапках на три размера больше выглядела неожиданно уютно.

– Девять, - она тоже заозиралась, словно впервые сюда попав, - это еще ничего, за стенкой четыре с половиной.

Я прошел дальше, к столу. Обои над ним пестрели надерганными из журналов картинками, преимущественно с Мироновым, Тихоновым и Делоном.