Квинтет из Бергамо

— Хотите, я помогу вам разобрать вещи?

— Да нет, ну что вы... Я привык управляться без посторонней помощи... Как-никак, старый холостяк!

— Не такой уж старый! На мой взгляд, уж не сочтите за дерзость, вы еще вполне красивый мужчина.

Замечание приятно пощекотало самолюбие Тарчинини и совсем не показалось ему дерзким.

— Надо думать, вы не очень-то привыкли жить в таких комнатах, а?

— Это почему же?..

— Все же университетский профессор, наверное, к концу месяца набегает кругленькая сумма!

— Да по правде говоря, — сразу приосанился Ромео, — грех жаловаться.

— А... вы и вправду подумывали о том, чтобы жениться?

— Послушайте, Тереза... хочу сделать вам одно признание... Когда я начал об этом подумывать, было уже поздно...

— Что это значит, поздно?

— В моем возрасте, наверное, следовало бы подбирать себе подругу под стать... а меня, к несчастью, куда больше привлекают молодые.

— И что из этого? Есть очень много молодых девушек, которые бы с удовольствием вышли замуж за человека в возрасте, с хорошим положением, который мог бы их баловать... Вот я, к примеру, только об этом и мечтаю...

Ромео вдруг почувствовал какое-то странное покалывание в кончиках пальцев. Горло перехватило, и он прохрипел:

— Да нет, молодым с молодыми...

— Лично я так вовсе не считаю...

— Вы только представьте себе старикана вроде меня, который ухаживает за красивой молоденькой девушкой, вот как вы, например, а? — притворно ворчливым тоном возразил вконец растроганный веронец.

— А почему бы и нет? Я бы совсем не прочь переселиться в Неаполь...

И бросив на прощанье многообещающий взгляд, она удалилась, а веронец, весь в огне, остался в одиночестве, лихорадочно вызывая в памяти супругу и детишек, дабы унять разбушевавшуюся кровь. Эта бойкая Тереза положительно вскружила ему голову... Почувствовав прилив энергии, он начал было подумывать, а не собрать ли пожитки и не отправиться ли ради спасения оказавшегося под угрозой домашнего очага на поиски другой квартиры, с менее очаровательной служанкой?.. Но мало-помалу разум все-таки одержал верх, и джульеттин муж вынужден был признать, что, должно быть, прелестной Терезе настолько надоело жить в прислугах, что она готова предложить себя кому угодно, лишь бы этот кто угодно смог обеспечить ей заманчивые перемены в социальном положении. Ромео ополоснул все еще лихорадочно пылавшее лицо, вымыл руки, причесался, побрызгал себя одеколоном. Он уже заканчивал туалет, когда снова появившаяся Тереза объявила, что если он не против, то может пойти познакомиться со всем семейством Гольфолина, они ждут его в гостиной.

Тарчинини последовал за служанкой, а та в двух шагах от него так соблазнительно покачивала стройными бедрами, что беспокойный солнечный лучик опять заиграл в сердце бедного веронца, порождая в нем мысли самого игривого толка. Наконец они добрались до гостиной, где его поджидало семейство Гольфолина. При их появлении все встали, а Тереза тут же исчезла. Ромео сделал общий поклон.

— Синьор Роверето, — взяла дело в свои руки Клаудия, — позвольте вам представить, это мой муж Ладзаро.

Плотный массивный мужчина лет пятидесяти, с угрюмым выражением лица, протянул руку новому жильцу.

— Добро пожаловать, синьор.

— Благодарю вас.

При беглом взгляде на него Тарчинини сразу понял, что имел в виду Манфредо, называя его посредственностью. Клаудия тем временем указала на почти совершенно лысого старикана с живым выражением глаз.

— Мой отец, Умберто Чиленто.

Синьор Чиленто ограничился легким кивком головы, Ромео же учтиво выразил ему свое почтение.

— Мой сын Марчелло.

Он был похож на отца, правда, погрубей и помрачнее, но в общем, вполне красивый мужчина, этакий самец в полном расцвете сил. Он попытался изобразить улыбку, приветствуя постояльца, но она так активно не понравилась последнему, что веронец в ответ лишь бросил:

— Добрый вечер, — и тем ограничился.

С таким явным пренебрежением, что оно даже не выглядело оскорбительным, Клаудия бесцеремонно подтолкнула вперед молодую белокурую женщину с каким-то унылым, бесцветным лицом.

— Моя невестка Софья.

Тарчинини собрался было сказать этой бедняжке Софье что-нибудь особенно приветливое, она с первого же взгляда вызвала у него какую-то жалость и сострадание, но синьора Гольфолина, не дав ему времени, тут же отослала невестку обратно в кресло, где она сидела всего мгновенье назад.

— Ну вот, синьор, теперь вы знакомы со всеми. Надеюсь, мы станем друзьями. Присядьте, прошу вас. Не хотите ли чашечку кофе?

Ромео ответил утвердительно, и донна Клаудия, обратившись к невестке, бросила:

— Может, вы приготовите, Софья?

Он почувствовал, что за вежливым вопросом скрывалось приказание, не терпящее никакого неповиновения, и подумал, почему бы не поручить это Терезе.

Час прошел в светской болтовне обо всем и ни о чем. Когда речь зашла о Неаполе, дон Ладзаро попытался уверить постояльца, будто его квинтет имел там когда-то бурный успех. Тот сразу же поддержал эту невинную игру, сделав вид, будто припоминает, что и в самом деле... Потом перешли к музыке, и хитрец Ромео признался в своей слабости к итальянской музыке XVIII века. А Клаудия тут же сообщила, что это и есть их излюбленный конек.

Около половины седьмого Клаудия поднялась и, извинившись перед Тарчинини, сообщила, что приближается время репетиций, а у них никак не получается адажио из квинтета до-мажор Альбинони, особенно в том, что касается партии альта. По тому, как она опустила глаза, Ромео сразу догадался, что речь идет о Софье, и испугался, что сейчас ее начнут позорить при постороннем. Но, к счастью, все обошлось, и, еще раз поприветствовав веронца, члены семейства Гольфолина один за другим покинули гостиную. Клаудия немного задержалась, чтобы вручить Тарчинини ключ от входной двери.

— Само собой разумеется, синьор, вы вольны возвращаться, когда вам будет угодно. Комнату свою вы знаете, так что можете чувствовать себя как дома.

— От души благодарю вас, синьора... Надеюсь, ваша матушка, синьора Чиленто, находится в добром здравии?

— А вы что, уже с ней встречались?

Ромео пересказал ей беседу, которая произошла у них накануне здесь же в гостиной.

— Прошу извинить меня, синьор Роверето, — Клаудия казалась явно встревоженной, — за то, что я задаю вам подобный вопрос, но... она... вела себя вполне... нормально?

— Не скрою, синьора, она, конечно, выражалась несколько... туманно, но ничего страшного не произошло. Думаю, просто она приняла меня за кого-то другого.

— В таком случае, синьор, теперь вам понятно, почему я не стремлюсь, чтобы моя бедная матушка слишком часто показывалась на людях... Нет-нет, вы не подумайте, она вовсе не сумасшедшая... но иногда, раза два-три в месяц, на нее что-то находит, и она будто грезит наяву... К несчастью, вам выпало встретиться с ней в один из таких неудачных моментов. Прошу вас, не судите ее слишком строго... И нас тоже…

Покинув дом семейства Гольфолина, Тарчинини направился к пьярце Веккья и зашел в «Меланхолическую сирену», где Луиджи встретил его, словно они были старыми друзьями.

— Что вы желаете выпить, синьор профессор?

— Даже не знаю... Я ведь еще и не ужинал. Может, вы посоветуете мне, где бы я мог перекусить, а?

— Ну... если вы не очень привередливы… Я тут состряпал себе minestrone alla romana^[4] и ваше неаполитанское блюдо, sartu^[5], так что, если вас это устроит, сочту за честь пригласить вас поужинать со мной, кстати, скажете мне свое мнение о моем sartu, ну так как?