Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Шрифт:
— Нет, ничего не знают! — сказал он.
Потом Лев Николаевич все-таки увлекся рассказом сына и даже охал на Сумарокова. Заинтересовало его и описание того, как Сергей Львович выпроводил из своего леса великосветскую охоту, приведенную туда тем же злополучным Сумароковым.
— Кто этот Сумароков? — спрашивал Лев Николаевич. — Какой князь Голицын? Это, кажется, светлейший?
Еще два мелких штриха.
Говорили, что кто-то очень здоров.
— А все-таки умрет, — сказал Лев Николаевич.
Сергей Львович рассказывал о новой картине художника Н. В. Орлова: крестьянская изба, мужик с деревяшкой вместо одной
— Прекрасная картина, — сказал Лев Николаевич. — Странно, как мы долго с ним (художником. — В. Б.) не виделись. Да этого и не нужно.
291
Речь идет о картине «Утро инвалида»
Лев Николаевич, очевидно, хотел сказать, что он испытывает такого рода духовную близость с Орловым, при наличии которой не нужны и личные свидания.
— Хорошо вымылись? — встретил меня утром Лев Николаевич. — Значит, с легким паром?
Он знал, что я ночевал в Телятинках и что ходил там в баню.
За завтраком заговорили о сыновьях Сухотина, решивших вырубить часть деревьев в кочетовском парке. Лев Николаевич возмущался:
— Хотят заменить каким-то цветником! Эта мерзость — цветы, которые зарастут крапивой, нужно за ними ухаживать, — и деревья — вечная красота!
Очень увлекается сегодня привезенной Татьяной Львовной из Кочетов задачей «о мухе и пауке», всем ее задает и спрашивает решение: на противоположных стенах комнаты определенной длины и ширины сидят муха и паук, муха — на полтора аршина от пола, паук— на полтора аршина от потолка; какое между ними кратчайшее расстояние, которое мог бы проползти паук, чтобы достать муху?
Надо сказать, что задача эта решается не сразу и не просто.
Писал сегодня Лев Николаевич статью о социализме, начатую по совету Душана, для журнала чешских анархистов [292]
Верхом ездил с Душаном. Вернувшись с прогулки, проходил через «ремингтонную».
— Хорошо съездили, без приключений, — улыбнулся Лев Николаевич и забрал с собой со стола полученную на его имя с сегодняшней почтой книгу.
И ни он, ни я никак не предполагали того, что должно было случиться сегодня. Случилось же это вечером.
292
Редакция чешской газеты «Mlad'e Proudy» просила Толстого принять участие в подготавливаемой ею «Книге для чтения» с «социалистическими и народно-экономическими статьями». По поручению Толстого ответил Д. Маковицкий (т. 82, № 284), а его самого обращение редакции побудило написать статью «О социа-ализме». Она не была закончена (т. 38)
Лев Николаевич заспался, и, прождав его до семи часов, сели обедать без него. Разлив суп, Софья Андреевна встала и еще раз пошла послушать, не встает ли Лев Николаевич.
Вернувшись, она сообщила, что в тот момент, как она подошла к двери спальни, она услышала чирканье о коробку зажигаемой спички. Вошла к Льву Николаевичу. Он сидел на кровати. Спросил, который час и обедают ли. Но Софье Андреевне почудилось что-то недоброе: глаза Льва Николаевича показались ей странными.— Глаза бессмысленные… Это — перед припадком. Он впадает в забытье… Я уж знаю. У него всегда перед припадком такие глаза бывают.
Она немного поела супу. Потом отодвинула стул, поднялась и снова пошла в кабинет.
Дети — Сергей Львович и Татьяна Львовна — недовольно переглянулись: зачем она беспокоит отца?
Но на вернувшейся Софье Андреевне лица не было.
— Душан Петрович, подите скорее к нему!.. Он впал в беспамятство, опять лежит и что-то такое бормочет… бог знает что такое!
Все вскочили точно под действием электрической искры. Душан, за ним остальные побежали через гостиную и кабинет в спальню.
Там — темнота. Лев Николаевич лежал в постели. Он шевелил челюстями и издавал странные, негромкие, похожие на мычание звуки.
Отчаяние и ужас прокрались в эту комнату.
На столике у изголовья зажгли свечу. Сняли с Льва Николаевича сапоги и накрыли его одеялом.
Лежа на спине, сжав пальцы правой руки так, как будто он держал ими перо, Лев Николаевич слабо стал водить рукой по одеялу. Глаза его были закрыты, брови насуплены, губы шевелились, точно он что-то пережевывал.
Душан всех выслал из комнаты. Только П. И. Бирюков остался там, присев в кресло в противоположном от постели углу. Софья Андреевна, Сергей Львович, я, Татьяна Львовна и Душан, подавленные, вернулись в столовую и принялись за прерванный обед.
Только что разнесли сладкое, прибежал Павел Иванович.
— Душан Петрович, у Льва Николаевича судороги!
Снова бросились все в спальню. Обед велено было совсем убрать. Когда мы пришли, Лев Николаевич уже успокоился. Бирюков рассказывал, что ноги больного вдруг начали двигаться. Он подумал, что Льву Николаевичу хочется почесать ногу, но, подошедши к кровати, увидел, что и лицо его перекошено судорогой.
— Бегите вниз! Несите бутылки с горячей водой к ногам. Горчичники нужно на икры! Кофею, кофею горячего!
Кто-то отдавал приказания, кажется Душан и Софья Андреевна вместе. Остальные повиновались и вместе с приказывавшими делали все, что нужно. Сухонький Душан бесшумно, как тень, скользил по комнате. Лицо Софьи Андреевны было бледно, брови насуплены, глаза полузакрыты, точно веки опухли… Нельзя было без боли в сердце видеть лицо этой несчастной женщины. Бог знает что в это время было у нее на душе, но она не потерялась: уложила бутылки вокруг ног, сошла вниз и сама приготовила раствор для клистира… На голову больного, после спора с Душаном, наложила компресс.
Лев Николаевич был, однако, еще не раздет. Потом я, Сергей Львович (или Бирюков) и Душан раздели его: мы с Сергеем Львовичем (или Бирюковым — даже не заметил) поддерживали Льва Николаевича, а Душан заботливо, осторожно, с нежными уговариваниями, хотя больной все время находился в бессознательном состоянии, снимал с него платье…
Наконец его покойно уложили.
— Общество… общество насчет трех… общество насчет трех…
Лев Николаевич бредил.
— Записать, — попросил он.