Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Ну вот, с Вами мы потом встретились и подружились, а с Гришей — не пришлось… Лицо на удивление тонкое, юно-взрослое и умное.
Рисунки, увы! уже разглядеть не могу. Помню только Тырсу. Мне прислали «Республику» в Саратов (1926 или 27?) как некое чудо. Помню свое ошеломление, когда читала.
Нюхаю книгу — страсть к запаху типографской краски.
Спасибо!
М. С. Петровых Вы, конечно, могли встретить у С. Я. С. Я. ценил ее стихи и горько на нее жаловался: «Эта женщина — мой палач». Он тогда был членом Президиума Союза Писателей, а также редсовета издательства «Сов. Писатель» и непременно хотел издать сборник ее стихов. Она не разрешала. Это была женщина гордыни и скромности. Трудное сочетание. Сила в ней была большая (см. какая в некоторых стихах влекущая сила ритма). Полагаю, что одно из ее сильнейших (кончающихся: «Подумай! не стало тебя!» [739] ) обращено к С. Я. Читала она свои стихи другим — редчайше. Наедине: «из души в душу», говорила она. Один раз, на одном из дней К. И., согласилась прочесть одно,то, в котором стр о ки:
739
Строка
Краткая биография? Родила дочку, когда муж (отец дочери) [741] уже погиб. Должна была содержать девочку и старую мать. Во время войны — в Чистополе. Содержала семью переводами — в этой работе она виртуоз, ас. Вела при Союзе Писателей семинар переводчиков, и лучшие теперешние переводчики — ее почитатели и ученики. В свойдар — не верила. Была идолом для армян и поляков — сборники их стихов выходили в ее переводах. Я познакомилась с ней у А. А., но сблизились мы, и очень тесно, только в последние годы жизни М. С. Ее дом был для А. А. самыйлюбимый и подходящий по кругу друзей. И А. А., и О. Э. [742] верили в ее дарование. О. Э. был в нее влюблен (см. его стихи «Мастерица виноватых взоров» — очень точный портрет скромности и гордыни: «Я стою у твердого порога». Действительно, порог был твердый). Она мне потом рассказывала, что О. Э. столь неприятен ей стал, что она разлюбила все его стихи, даже ей посвященные. (За что ей отлично отомстила пресловутая Надежда Яковлевна [743] .)
740
Неточная цитата из стихотворения «И вдруг возникает какой-то напев…». Правильно: «Откуда-то рифмы сбегаются вдруг…».
741
Муж М. С. Петровых — Виталий Дмитриевич Головачев, дочь — Арина Витальевна Головачева.
742
Осип Эмильевич Мандельштам.
743
Надежда Яковлевна Мандельштам.
В 59 г., в Малеевке, М. С. познакомилась с Т. Г. и они стали друзьями. Но в 60 году Т. Г. уже скончалась, а М. С. умерла тою же болезнью через 20 лет. Я навешала М. С. в больнице, потом дома… В последний раз — за день до смерти. Выхаживали ее — дочь, Ариша, и Ника Глен.
Да, М. С., ко всему прочему, была отличной пушкинисткой, совершала открытия. Это тоже роднило ее с А. А.
У М. С., бедняги, был роман с А. А. Фадеевым. (Ему посвящены многие ее стихи, в том числе и знаменитое «Назначь мне свиданье» и потом о могиле — то, где она целует уже землю сырую, а не седую голову [744] .) Она до конца своей жизни была предана его памяти и никому не позволяла говорить о нем дурно.
744
Упомянуто стихотворение М. С. Петровых «Мы рядом сидим…».
_____________________
С дачей так: Люша хлопочет о «предоставлении отсрочки». Только и всего. Т. е. чтоб еще не приходил судебный исполнитель с милицией. Дадут ли отсрочку? И какую?
А пока что — люди приходят по субботам — человек 50, по воскресеньям — по 100. В последнее воскресенье четверо экскурсоводов провели 14 экскурсий. Приходят все с цветами. Уходя говорят: «А вы не бойтесь, этогоне может быть».
Дорогая Лидочка!
Для меня поразительным открытием было то, что Вы написали о Марии Сергеевне и Александре Александровиче.
По-другому зазвучали многие стихи ее.
И мандельштамовские.
_____________________
Леонид Петрович показал мне то место в Вашем письме к нему (от сентября прошлого года), где Вы пишете об Эл и ко. Как вы хорошо написали… «Нарядная самоотверженность»! Для тех, кто знал и понимал сущность Элико, это не прозвучит парадоксом. Несоединимое соединялось в ней.
_____________________
О нашем с Вами знакомстве. Мне кажется, Вы ошибаетесь. Я раньше познакомился с Вами, а у Васс Тамарой Григорьевной. У меня где-то записано, какой старой,25-летней и вульгарнойпоказалась она мне, сидящая на столе в Вашей комнате где-то в районе Литейного и Бассейной. Вы запамятовали, что были редактором моих «Часов».
А с Т. Г. мы подружились значительно позже. Впрочем, не так поздно. Еще стояли и Знаменская, и Козьмодемьянская, и Греческая церкви…
Дорогой Алексей Иванович. Сижу у себя в комнате в Переделкине у открытого окна; сухо, тепло, не жарко; передо мною — пышная зелень, цветущие флоксы и кленовая аллея, посаженная К. И. За стеною слышу: Люша ведет экскурсию (шестую сегодня; сегодня суббота, и потому толькошесть). На Люшу же обрушилась из Минска срочная корректура «Современников». Вот кончится экскурсия, она пойдет на
кладбище убирать могилу, потом вернется и начнет мыть крыльцо и лестницу… Где-то в промежутке: юристка, очередная жалоба и подготовка к докладу на конференции химиков в Ленинграде. А ведь то, что происходит в доме сейчас: дом цел и ухожен, люди приходят с цветами и любовью; это счастье. Будущее д о ма отнюдь не таково.Заметили ли Вы в книжке Марии Сергеевны одно стихотворение с посвящением: В. А.? Это — В. Адмони. М. С. была долгие годы дружна с ним и с Тамарой Исааковной [745] . После смерти Т. И. они постоянно встречались с Владимиром Григорьевичем — и вот посвятила строки — ему и его горю.
Читали ли Вы в «Неве», в № 1, Л. Я. Гинзбург «Записки блокадного человека». Мне эта вещь — эта проза — показалась замечательной. А как — Вам?
745
Т. И. Сильман — жена В. Г. Адмони.
Дорогой Алексей Иванович.
Получила Ваше письмо об Александре Иосифовне. Вы перечисляете дурные ее слова, гадкие поступки, пишете, что много раз были накануне разрыва с ней… Пишете, что вряд ли все же дойдете до окончательного с нею разрыва.
Ох, милый друг, как это мне все понятно.
На следующее утро я получила от Александры Иосифовны необычайно ласковое, задушевное, доброе письмецо. Оно начинается так: «давно я не слышала твоего голоса, давно не видела почерка». И дальше — расспросы о доме, о Люше, о моем здоровье.
Ласковость вызвана тем, что Шура знает: мы с нею опять накануне полного разрыва, — пожалуй, никогда еще не были на такой грозной черте. И решать в данном случае — извинить ли ее ина этот раз — или нет, ни за что, никогда — решать буду я.
Вы пишете: «На одной жалости отношения не построишь». Это верно. Но и меня — и, наверное, и Вас — удерживает от последнего шага не одна лишь жалость. Но и память. Светлая и добрая. Из-за Шуриных плечей — лица Т. Г. и С. Я. И наша общая «окопная дружба». И Зоя. И два Сережи [746] . И Митя. И горы провороченного вместе бессонного бескорыстного труда. И сколько пережитого вместе горя. Ведь я два десятилетия считала Шуру сестрой. Ведь она меня столько раз выручала — как самый надежный, самый энергический друг… Когда я, в одно зимнее утро, взяла за руку маленькую Люшу и ушла от Ц. С. [747] — ушла «в никуда» — Шура — приняла меня и Люшу в тогдашней своей 12-метровой комнатушке: мне отдала свой диван, Люша спала на сдвинутых стульях, а она — на тюфяке, на полу… Вот Вы пишете о ее ссоре с Т. Г., затеянной ею,Шурой, по совершенно вздорной причине. Да, так. Но ведь доэтого Т. Г. изо всех нас ближе всех к ней, к Шуре; ведь они были не только друзья, но и соавторы; Шура была ближайшим другом Т. Г., ближайшим сотрудником… Ссора их длилась месяца 2, а до этого — Институтская дружба (4 года); редакционная — лет 10; еще один общийнесчастный год: совместно пережитая блокада; вместе — в Москву; вместе,возле С. Я., военный и послевоенный период. А потом — это перед моими глазами, это я вижу, мы вместес Шурой стоим у Тусиной смертной постели; Тусины судороги; Тусин последний вздох — при нас… И сразу от этой постели — вместе ко мне: по требованию С. Я. немедленно писать некролог: Твардовский обещал, если напишем сразу, некролог поместят в первом же № «Лит. Газеты» (для С. Я. это важно!). И похороны. Когда гроб опускается в черную бездну, Шура плачет, положив голову ко мне на плечо. У меня пальто мокро от ее слез.
746
Упомянуты С. К. Безбородов и С. И. Хмельницкий.
747
Речь идет о первом муже Л. К. — Цезаре Самойловиче Вольпе.
А потом — Шура подолгу живет у меня и мы вместе— в больницу к Любовь Эммануиловне [748] , потом вместе —на Метростроевскую.
Вот это вместе,вот это «долгих лет нескончаемой ночи страшной памятью сердце полно» [749] , — вот это и удерживает меня от разрыва.
После смерти Т. Г. — разве мы не вместеразбирали ее бумаги в сияющем прекрасном бюро, за которым столько вместетрудились? Бюро было перевезено к С. Я., по его просьбе, и мы с Александрой Иосифовной привели его в прежний Тусинвид: медный Будда, подаренный ей Иосифом Израилевичем [750] , фотографии родителей… Еще до смерти С. Я., Розалия Ивановна, пользуясь его слепотой, стала сваливать туда старые газеты и все разрушила, и это была наша с Шурой общая боль… Правда, после смерти С. Я. Элик отдал нам Тусины бумаги и фотографии, и мы разделили их (как и многие Тусины вещи) между нами тремя: Шуре, Зое, мне.
748
Л. Э. Любарская.
749
Строка из стихотворения А. Блока «Старый дом мой пронизан метелью…».
750
И. И. Гинзбург — муж Т. Г. Габбе.