Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Я бы не стал заглядывать в портфель к Юре Владимирову (это уж Вы слишком глубоко погружаетесь в беллетристику), но если бы попробовал мысленно заглянуть, то ни ржавых гвоздей, ни обрывков каната, ни обломков хлебатам не нашел бы, вероятно… Владимиров был человек умный, тонкий, сложный. В портфеле у него могли быть рукописи и книги — от Нового Завета до томиков Хлебникова, Ходасевича, Рембо. Может быть, и какие-нибудь морские штуковины вроде компаса или секстанта (но только не гвозди и не канаты).
Ну, вот, Лидочка, спешу закончить и отправить это письмо, чтобы рассеять недоразумения и извиниться перед Вами — за невнятицу и путаницу.
Дорогой Алексей Иванович. Спасибо за авиаответ. Все пришло вовремя. Но, милый друг, не согласна я с Вами. Быть может, эта главка и плохая в самом деле. Но Вы как-то на мой взгляд неверно судите о ее задаче. Мне надо было дать образредакции. Я знаю, что Ю. В. и С. К. [248] одновременно не появлялись; но — пусть так! потому что
248
Ю. В. и С. К. — Ю. Д. Владимиров и С. К. Безбородов.
Ну — не сердитесь. Обнимаю и благодарю.
Дорогая Лидочка!
Да, я очень давно не писал Вам. И объясняется это, конечно, не тем, что «сердился» на Вас. Я хворал. А потом собирался в дорогу. Думал, что по пути свижусь с Вами. Но путешествие откладывалось и откладывалось, а сейчас, пожалуй, и вовсе отменилось. Если так, то, может быть, и к лучшему. Дело в том, что, антр ну [249] , я должен был ехать в Берлин. Вдвоем — с Павлом Нилиным. По приглашению Союза Писателей ГДР и магистрата Большого Берлина — на международную встречу писателей. Встречу эту, по-видимому, рассчитывали приурочить к самым горячим и решающим дням [250] . Сейчас, когда решение вопроса снова переносится с улицы в кабинет, надобность в подобном мероприятии, возможно, отпадает. Но «приказа о демобилизации» я еще не получил и все еще сижу на чемоданах.
249
Entre nous (франц.) — между нами говоря.
250
Намек на XXII съезд КПСС, который проходил в Москве 17–31 октября 1961 г.
Работаю вяловато, недостаточно много и все время, ради хлеба насущного, отвлекаюсь от главного.
Дорогой Алексей Иванович, спасибо за письмо. Отвечаю неуверенная, что Вы дома, а не в Берлине. И не знаю даже, чего желать Вам, как лучше… А предполагаемый спутник Ваш (наш сосед) [251] — человек престранный. Писатель отличный; человек же — решительно не разбери-бери. Но это я так, к слову.
251
П. Ф. Нилин, сосед Чуковских по Переделкину.
Вы спрашиваете, какие вставки в «Лабораторию». Сейчас постараюсь изобразить. Кроме несущественных, мелких (новые примеры или замена примеров) — четыре большие. Одна о том, что за книгу целиком и полностью отвечает автор; что редактору предоставлено право отбора рукописей — и только; поправлять же он может только вместе с автором, только с его согласия; что хозяйничать в рукописи он не правомочен. (Мне казалось, это ясно из книги, но — нет, и я решила сказать это прямо.) Это — раз. Вторая большая вставка начинается словами: «Среди писателей бытует представление, будто в прежние времена литераторы не нуждались ни в литературных советах, ни в редакторах». И далее я объясняю, что это заблуждение, что писание — дело интимное и в то же время всегда требующее опытного чужогоглаза; и привожу примеры: как Жуковский редактировал Вяземского и мн. др. Третья вставка рассказывает о том, что С. Я. не только правил других, но и свои стихи и статьи постоянно читал другим. Четвертая — мой ответ Левину на его утверждение, будто опыт Маршака — устарел и для наших редакций непригоден.
Книга сдана, но выйдет не ранее 63 года. Редактор ее еще не читал. Деньги (это хуже всего!) обещают только через 1 1/2 месяца. А я ведь погрязла в Герцене и мой заработок равен нулю. Так что живу в долг. И это гнетет. Герцен же движется очень вяло.
Теперь просьба к Вам. Я хочу написать статью о внутренних рецензиях. О гнусных, глупых, грубых рецензиях, отравляющих жизнь писателям. Мне нужны примеры. Не поделитесь ли со мною чем-нибудь из запасов — своих или чужих? Вы меня избаловали участием и помощью, так я и…
_____________________
Мих. Ал. [252] снова распотешил почтеннейшую публику. Какое неуважение к литераторам и литературе, какое злое шутовство. Знаете, уж сколько вин ни было у А. М. [253] , но он литературу любил и за нее горой. А этот резвится на потребу обывателям.
Но лучше о чем-нибудь хорошем. Читали ли Вы Эренбурга в № 9 «Нового Мира»? По-моему, это самый сильный кусок. В № 10 скучнее, только о «благополучных концах» великолепно сказано [254] .
252
24
октября М. А. Шолохов выступил на XXII съезде КПСС с речью, которая была на следующий день напечатана в «Правде» и в «Известиях». Шолохов сказал:«Как подумаешь, что преодолела, что свершила наша могучая партия и что еще предстоит ей свершить, честное слово, даже комок подкатывается к горлу: до чего же все-таки здорово!» Дальше он заговорил о молодых писателях: «Молодым творцам „непреходящих ценностей“, тем, которые живут в провинции, не запретишь въезд в Москву, ни в другие крупные центры. Они слышат, с каким триумфом проходят в Москве литературные вечера наших нынешних модных, будуарных поэтов, непременно с конным нарядом милиции и с истерическими криками молодых стиляжных кликуш. Им тоже хочется покрасоваться перед нетребовательными девицами в невероятно узких штанишках и в неоправданно широкоплечих сюртуках. Им тоже хочется вкусить от плодов славы. Вот они и прут в Москву, как правоверные в Мекку. И никакими уговорами и карантинами их не удержишь. Как говорится, „идут и едут, ползут и лезут“ и своей цели достигают».
253
А. М. — Алексей Максимович Горький.
254
В № 9 и 10 «Нового мира» напечатаны «Люди, годы, жизнь. Книга третья». В № 10 речь идет преимущественно о загранице. Автор пишет, что он «много колесил по Европе, изъездил Францию, Германию, Англию, Чехословакию, Польшу, Швецию, Норвегию. Побывал в Австрии, Швейцарии, Бельгии». Австрийский режиссер Георг Пабст снимал фильм по роману «Любовь Жанны Ней». Дирекция «Уфа» требовала: «Фильм должен быть с хорошим концом». По этому поводу Эренбург пишет:
«Говорят, что счастливые концы связаны с оптимизмом, по-моему, они связаны с хорошим пищеварением, со спокойным сном, но не с философскими воззрениями. Мы прожили жизнь, которую нельзя назвать иначе как трагедийной. Понятно, когда люди, желающие усыпить миллионы своих граждан, требуют от писателя или кинорежиссера счастливой развязки…
В книге о моей жизни, о людях, которых я встретил, много грустных, подчас трагических развязок. Это не болезненная фантазия любителя „черной литературы“, а минимальная порядочность свидетеля. Можно перекроить фильм, можно уговорить писателя переделать роман. А эпоху не перекроишь: она большая, но не розовая…»
А Владимова «Большую руду» — Вы читали? (в № 7). Отличная, мне кажется, вещь.
Еще об Эренбурге. Я его никогда не любила: романов не люблю, стихов не люблю. Мне кажется, он только теперь созрел, дописался до себя самого. Воспоминания его, при всех органических недостатках, замечательны.
Дорогая Лидочка!
Давно не писал Вам. Простите. Все это время сидел на чемоданах, да так и сижу на них до сих пор. Конечно, это не оправдание. Можно и сидя на чемодане соорудить некоторое подобие письма. Но я рассчитывал свидеться с Вами.
Вы просили меня дать Вам материал для статьи о внутренних рецензиях. У меня такого материала нет. Последние 15–20 лет (а раньше этого института внутренних рецензий, кажется, и не существовало) все, кто писал рецензии на мои рукописи (Маршак, Панова, Рахманов, М. Слонимский и др.) делали это с весьма доброжелательных позиций. Помню только один случай, нарушивший эту хорошую традицию: в 1948 году в Москве, в «Сов. писателе» выходил мой сборник «Рассказы о маленьких и больших», — рецензировали его два товарища, давшие моим бедным рассказам оценки, что называется, диаметрально противоположные. Один, например, писал, что повесть «Часы» — лучшее произведение рецензируемого автора. Другой, наоборот, утверждал, что повесть «Часы» — слабая, примитивная вещичка, не заслуживающая включения в сборник. Эта точка зрения, кстати сказать, взяла верх. «Часы» не были включены в сборник. Кто этот рецензент-победитель — я не помню.
Дорогой Алексей Иванович.
Я живу в какой-то горестной и бесплодной сутолоке. Все кажется, вот-вот заживу сосредоточеннее, тише, рабочее — ан нет. Сутолока и на даче и в городе. Работаю плохо, вяло, мало — и от этого кисну. Ну, да это все старо.
_____________________
Ну что еще?.. А еще вышел альманах «Тарусские страницы» [255] , очень интересный. Но уже известно, что в ЛиЖи [256] лежит статья Старикова.
255
Тарусские страницы: Литературно-художественный иллюстрированный сборник. Калуга: Калужское книжное изд-во, 1961.
256
Лижи — так называли газету «Литература и Жизнь».
Дорогая Лидочка!
Я пребываю в довольно дурацком положении — в связи с этой загадочной поездкой в Берлин. Получил на днях письмо от Трущенко из инкомиссии. Пишет, что поездка делегации в конце ноября или в начале декабря «состоится обязательно», и убедительно просит готовиться, т. к. предстоят выступления перед читателями и писателями — «главным образом на темы, связанные с XXII Съездом, программой КПСС» и т. д. Уже одно это меня напугало. Я и в отечестве своем выступаюраз в 10 лет. Даже перед родной детской аудиторией робею. А тут… Письмо это вызвало у меня физическую тошноту. А на другой день читаю в «Лит. газете», что в Берлин выехала делегация сов. писателей в составе Б. Полевого и О. Гончара. Обрадовался, а потом думаю: может быть, это лишь первый эшелон, а нас, рядовых агитаторов, думают направить на берлинские баррикады во вторую очередь!