Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры

Мы оставили лошадей на попечение привратника. Когда обход аббатства был завершен и привратник удалился, мы вернулись под окно кельи Теофиля, где нам предстояло в молчании нести долгую полуночную стражу.

Луна, словно бледное, ввалившееся лицо трупа, всходила все выше, проплывая над сумрачными дубами и соснами и отливая призрачным серебром на серых стенах аббатства. На западе среди тусклых созвездий вспыхивала уходящая комета, затеняя поднятое жало Скорпиона.

Несколько часов мы прождали в понемногу отступающей тени высокого дуба, где нас не было видно из окон. Когда луна начала клониться к западу, тени потянулись к самым стенам аббатства. Стояла мертвая тишина, мы не замечали никакого движения, только медленное перемещение света и тени. Между полуночью и рассветом свеча в окне настоятеля погасла – вероятно, догорев, – и келью окутала темнота.

Без лишних вопросов, держа оружие наготове, двое кольчужников разделяли со мной ночную вахту. Они прекрасно знали, какой демонический ужас может явиться нам еще до рассвета, но ничто в их повадке не свидетельствовало о страхе. Зная куда больше их, я снял с пальца кольцо Эйбона и приготовился исполнить указания демона.

Кольчужники стояли ближе к лесу и, исполняя мой строгий приказ, не сводили с него взгляда. Но ничто не шевелилось во тьме, в резном сплетении листьев и ветвей; ночь медленно отступала; небеса бледнели в ожидании утренних сумерек. За час до рассвета, когда тень огромного дуба достигла стены и поползла к окну настоятеля, случилось то, чего я ждал. Внезапно адский красный свет, стремительный, как занявшееся пламя на ветру, вырвался из лесного сумрака и обрушился на нас, затекших и усталых после долгого бодрствования.

Одного кольчужника повалили на землю, и над ним, в парящей красноте, словно в крови, я узрел черный полузмеиный силуэт зверя. Его плоская голова без ушей и носа нырнула, острые зазубренные клыки впились в кольчугу, и я услышал, как эти клыки скрежещут и клацают. Быстро положил я кольцо на приуготовленный заранее камень и молотом, который принес с собой, разбил на кольце самоцвет.

Среди брызнувших мелких осколков возник освобожденный демон – поначалу будто крошечный дымящийся огонек свечи, что разрастался, точно пламя, объявшее кучу хвороста. Тихо шипя, словно голос огня, разгораясь жутким золотистым светом, демон вступил в битву со зверем, как и обещал мне в обмен на свободу после веков заточения.

Демон приблизился к зверю, грозно вспыхивая, высокий, как пламя аутодафе, и тот, уронив кольчужника на землю, отпрянул, словно обожженная змея. Тело и конечности зверя омерзительно исказились, как расплавленный воск, и, смутные и страшные в облаке красного пламени, начали претерпевать невиданные метаморфозы. С каждым мгновением, точно оборотень, что сбрасывает волчье обличье, зверь обретал все большее сходство с человеческим существом. Нечистая чернота струилась и закручивалась, принимая форму ткани, становясь складками черной сутаны с капюшоном бенедиктинца. Затем под капюшоном возникло лицо, размытое и искаженное, но, несомненно, принадлежавшее аббату Теофилю.

Лишь мгновение я, а равно и мои товарищи-кольчужники лицезрели это чудо, ибо демон, принявший форму пламени, теснил чудовищно искаженную тварь, и лицо ее снова заволокло восковой чернотой, а в небо взвился столб копоти, распространяя вонь горящей плоти, смешанной с иным зловонием, куда омерзительнее. Из дыма, заглушая шипение демона, раздался одинокий вопль – и то был голос Теофиля. Затем дым стал гуще, скрыв как нападавшего демона, так и теснимого им зверя; в тишине слышалось только пение пламени, пожирающего свою жертву.

Наконец черный дым начал бледнеть, развеиваться между сучьями, и блуждающий огонек, пляшущий золотой свет, воспарил над деревьями к звездам. И я понял, что демон кольца, исполнив обещание, вернулся в неземные высоты, откуда во времена Гипербореи извлек его колдун Эйбон, сделав пленником фиолетового самоцветного камня.

Запах паленой плоти рассеялся, как и чудовищное зловоние; от того, что звалось Аверуанским зверем, не осталось и следа. Ужас, рожденный алой кометой, был поглощен огненным демоном. Целый и невредимый, спасенный своей кольчугой, стражник поднялся с земли и вместе с товарищем молча встал передо мной. Я знал, что они видели метаморфозы зверя и о многом догадываются. И пока луна бледнела в предвкушении рассвета, я заставил их поклясться хранить тайну и подтвердить слова, которые я скажу монахам Перигона.

Удостоверившись, что добрая слава настоятеля не пострадает от злостной клеветы, я разбудил привратника. Мы сказали ему, что зверю удалось обмануть нас, проникнуть в келью настоятеля и выбраться наружу, неся в своих извивающихся конечностях Теофиля, дабы забрать с собой на убывающую комету. Я изгнал нечистую тварь, которая испарилась в облаке адского пламени и пара; но, к величайшему сожалению, пламя поглотило и аббата. Его смерть, сказал я, стала примером истинного мученичества и не была напрасной, ибо благодаря надежному обряду экзорцизма, который я провел, зверь больше не будет опустошать Аверуань и терзать аббатство Перигон.

История эта была без возражений принята монахами, которые искренне горевали о добром настоятеле. Сказать по правде, в ней много правдивого, ибо Теофиль был неповинен в творящемся зле и не подозревал ни о том, что происходило с ним по ночам в келье, ни о тех жутких деяниях, которые вершил зверь, отвратительно преобразив его, настоятеля, тело. Ибо каждую ночь зверь спускался с кометы, дабы утолить адский голод; будучи неосязаемым и бессильным, он вселялся в тело аббата, превращая его в некое непристойное чудовище с далеких звезд.

Пока мы караулили зверя под стенами аббатства, он успел напасть на крестьянскую девочку, но с тех пор больше никто в Аверуани его не видел, а жуткие убийства прекратились.

Со временем комета исчезла с небосклона; черный ужас, который она породила, постепенно стал легендой, как и все в истории. За свое странное мученичество аббат Теофиль был канонизирован; те, кто прочтет эту повесть в грядущих веках, не поверят ей, скажут, что нет на свете такого демона или злого духа, который одержал бы верх над истинной святостью. Да оно и к лучшему, что не поверят, ибо тонка завеса между человеком и бездной, лишенной Бога. На небесах обитает то, о чем лучше не знать, если не хочешь утратить рассудок; странные мерзости перемещаются между Землей и Луной, пересекают галактики. Твари, которым нет имени, являлись сюда, принося с собой ужасы других планет, и явятся снова. И земному злу не тягаться со злом, спустившимся с небес.

Звездная метаморфоза

I

Впервые с жителями планеты Млок Лемюэл Саркис повстречался на Спэниш-маунтин, куда он поднялся из парка Доннер, пытаясь скрыться от своих спутников.

Саркис отнюдь не был опытным скалолазом и потому не стал штурмовать зубчатую вершину длинной мрачной гряды, но довольствовался более низким и простым восточным участком. Оттуда открывался вид на озеро Фрог-лейк, неподвижно темневшее у подножия голого склона.

Так и сидел Саркис среди лавовых валунов, надежно укрытый от обдувающего вершину ветра, и хмуро предавался созерцанию; меж тем горные тени, распростершись крылами, неторопливо удлинялись, и пятно бледного света ползло на восток по черным опаловым водам озера. Бескрайнее одиночество и суровое скальное великолепие наконец подействовали умиротворяюще, и пошлые людские неурядицы, от которых он и сбежал, стали, как им и положено, казаться не столь уж значительными на фоне грандиозных видов.

Карабкаясь сюда по склонам, заросшим эриофиллумом, и лесистым ущельям, Саркис не встретил ни единой живой души – даже пастухи и рыбаки ему не попадались. А потому он вздрогнул от удивления и негодования, когда совсем рядом запрыгал и рухнул в пропасть камушек, как будто его на ходу столкнули с тропы. На гору взбирался кто-то еще, и Саркис, ощутив прилив желчной человеконенавистнической горечи, повернулся посмотреть, кто идет.