Лали

– Приехала за два дня до вас, сэр.

– И откуда она?

– Мадам приехала из Кералы, сэр.

Все это не позволяло сделать хоть сколько-нибудь определенных выводов. Если бы меня спросили, что я думаю о ней по прошествии этих нескольких дней, я сказал бы, что могу утверждать лишь одно: в ее жизни явно что-то происходило. Недавно я снова встретил ее на пляже. Вечерело, все давно разошлись по номерам. Она сидела, естественно, одна, на безлюдном Раджбаге, которому сумерки всегда придают неуютный и тревожный вид. Должно быть, она чувствует себя одной в целом мире, подумал я, но она вдруг оторвала взгляд от океана и посмотрела на меня ясными и улыбчивыми глазами. Не угадал, сказал я себе: она думала о чем-то приятном и улыбалась не мне, а собственным мыслям.

В свободное время я занимался тем, что наблюдал за людьми. Некоторые считают, что настоящий писатель должен сидеть взаперти и строчить тексты, не отходя от стола и не отвлекаясь на такие мелочи, как жизнь, и еще лучше, если при этом он стеснен в средствах, голоден и несчастен, – будто бы это дает подходящую почву для письма. У меня другое мнение на этот счет. По-моему, варясь в пучине собственных переживаний, ничего хорошего не напишешь. По мне, так чем больше ты видел, тем лучше. По-моему, хороший писатель должен в равной мере знать жизнь и любить ее. «Лали» подходил для этого идеально. Для писателя здесь было раздолье, и дни напролет я утолял голод, разглядывая новые лица – они были здесь в изобилии. Самыми выдающимися среди них были индийские семейства, состоятельные и многочисленные. Где бы не появилась индийская семья, в ресторане, на пляже или на улице подле отеля, всякий раз это выглядело так, словно стая птиц налетела и рассыпалась по полю, – с десяток фигур одновременно распределялось вокруг тебя и занимало все пространство. У них были характерные, выразительные лица и весьма живописный вид. Мужчины с лицами цвета темного меда надевали к ужину европейские костюмы, их дамы приходили в сари – и в каких! – торжественных, из дорогих парчовых тканей; все с прическами, с бриллиантами и со звонкими рядами браслетов на руках и ногах. Молодежь ничем не уступала. Кое-кто из молодых людей был одет так, словно только что вышел из лондонской биржи, а сочные сари у девушек сменялись изысканными платьями известных европейских домов мод. По утрам и вечерам, и в бассейн, и в ресторан они приходили неизменно нарядными, шумными и говорливыми. Броская, праздничная красота била в них ключом. Глядя на них в обрамлении безупречно-ровных полей и цветущих садов, я иногда думал, что передо мной не реальные люди, а актеры болливудского кино: вот высыпала на лужайку массовка, а вот из-за статуи появилась парочка влюбленных, сейчас он сорвет для нее удачно распустившуюся на пути розу, а она взмахнет на него черными ресницами и затянет тонкоголосую индийскую песнь. В один из вечеров играли свадьбу. Часов с пяти в шатрах стали собираться гости, зазвучала музыка, то восточная, то знакомая всем англоязычная классика жанра; дорога к пляжу утопала в цветах, и даже нам, постояльцам, перепало – каждому встречному надевали на шею ожерелье из живых цветов в качестве привета от счастливых брачующихся. Думаю, не один я в отеле приготовился к бессонной ночи. Однако к одиннадцати часам все разом стихло, огни в шатрах погасли, и вскоре на отель опустился обычный ночной покой. Не слышно было ни пьяных, ни буйных, ни жаждущих продолжения банкета. К утру в нашем пляжном ресторане все было как всегда. И следа не осталось от вчерашнего веселья.

– Не свадьба, а симпозиум докторов, да? – шутил наутро Чапрам. – Так сказали мне наши русские гости.

Русских гостей в отеле было не слишком много. Две-три ничем не примечательные семейные пары со скучающими лицами курсировали от ресторана к бассейну и обратно; мамаши, по обыкновению, зычно воспитывали своих чад, папаши коротали дни, уткнувшись в телефоны. Одна не очень юная дева привезла на отдых свою мать, и они под ручку бродили по отелю; старушка помирала от жары, дочь – от ее капризов, и они постоянно ссорились. Были еще подруги, похожие как родные сестры. Обе видные и, что называется, статусные. Их излюбленным занятием было поучать персонал. Как ни застанешь их в ресторане, они на два голоса объясняют бедному повару, что сегодня он не додержал соус, а вчера переварил спагетти, и вот уже второй день подряд, по его милости, они лишены пасты карбонара, а как ни зайдешь в лобби – они уже осаждают Чапрама с новыми претензиями. Все они, по-моему, были в этих краях впервые и не отдавали себе отчета в том, что уже находятся в лучшем месте и что о большем, чем «Лали», и мечтать невозможно. Англичане смотрелись намного гармоничней и чувствовали себя как дома. Почти все приехали играть в гольф и тем и занимались, а путь к полям прокладывали через бары, которые, благодаря им, никогда не пустовали. Я искал среди них своих героев. И русские, и англичане проигрывали индийцам в яркости, в своеобразии манер. Меня тянуло написать индийскую историю, за этим я и ехал к Кипилу. Но чтобы писать, надо знать намного больше. Пока я достоверно знаю об индийцах лишь то, как они выглядят со стороны. Этого мало. Хотел бы я знать, что занимает их умы, какие цели они себе ставят, как ведут себя в быту. Что думают о своих прославленных мистиках и как относятся к нам, иностранцам. И так ли они радушны, порядочны и благоразумны за дверями своих домов? Мой пыл не угас, я собирался поместить сюжет в декорации индийской жизни, и, хотя главный герой все еще не был определен, я не переставал искать: душа просила чего-то здешнего, самобытного, как любит говорить мой издатель, колоритного.

Как-то в разгар дня мне встретилась мадам Альбабур. Она, вся в черном, сцепив руки за спиной, шагала вдоль бассейна с лицом, полным мрачной задумчивости. Ее орлиный взгляд казался особенно суровым на фоне беспечных загорелых лиц, плескавшихся в бассейне. Я как раз возвращался из беседки и шел по другой стороне. Поймав на себе ее глаза, я поприветствовал ее и пошел дальше, но меня припечатал к земле пронзительный окрик, громом прокатившийся через весь бассейн:

– Are you writing your book?

Я чуть в воду не рухнул от неожиданности. Такому голосу позавидовала бы сама Фаина Петровна, моя незабвенная школьная учительница. Кое-как заверив мадам Альбабур, что с моей новой книгой все в полном порядке, я поспешил к себе, но до самой ночи меня терзали сомнения, на верном ли я пути.

На следующий день я поднялся еще до рассвета, в тишине выбрался из отеля и отправился на пляж. Влажные поля окутывало встававшее солнце, его еще не было видно, но оно уже грело воздух и гнало прочь остатки ночной прохлады. Над землей поднимался туман, блестела росой трава. Тишина стояла такая, что, едва я отошел от отеля, послышался океан. Чем ближе я подходил, тем звонче и сильнее ударяли о берег волны, и тем отчетливее ощущалось наступавшее в перерывах между ними затишье. Когда я ступил на песок, я почувствовал себя гостем, явившимся в дом до прихода других. Меня встречала первозданная чистота. На гладком песке не было ни следа, ни пылинки, как будто до меня здесь никто никогда не ходил. Берег был тот же, что и вчера, и те же пальмы стояли на своих местах, но ощущение было иное – словно бы чьи-то заботливые руки произвели здесь уборку, и в воздухе остался аромат чистоты и наведенного порядка. Я пошел по песку осторожно, как идешь по вымытым полам и боишься наследить. И остановился, залюбовавшись: теплый океан парил в розовой дымке, на горизонте показались нежные отблески лучей. Передо мной величественно поднималось рассветное утро. Воздух у лица был ласковый, прозрачный. Такая же прозрачная ясность наступила и в голове, казалось, глаза видят четче, и сердце бьется полно, ровно, без торопливого возбуждения, без страха чего-то не успеть. Я смотрел вперед и думал о том, что в эту минуту я не желал бы ничего, кроме как стоять здесь и видеть все это. Меня переполняли чувства. Я знал – вот ради этих мгновений и стоит жить.

Вдруг что-то поменялось. Что-то отвлекло меня от моих мыслей, и я, на долю секунды забывший, кто я и где я, увидел, что стою примерно на середине Раджбага, а с его правого конца из-за бархан по направлению ко мне движется фигура. Я глазам своим не верил, неужели кто-то был здесь до меня? Выходит, кто-то меня опередил! Кто-то уже прошел весь пляж. И теперь возвращается обратно. Кажется, я узнаю эти белые одежды. Прямо на меня, высоко переступая через валуны, шла моя подруга-незнакомка. Вне себя от удивления, я глядел на нее во все глаза. Она повернула наверх, к пальмовым аллеям, но прежде помахала мне рукой. Лицо ее сияло как утреннее солнце. Ох уж эта улыбка, которая, я знал, предназначалась вовсе не мне. Оказывается, я был не первым гостем в этом доме, – эта мысль не то чтобы огорчила меня, но засела в голове. Во сколько же она поднялась? А может, вовсе не ложилась? Но если плохо спится, то отчего такое счастье на лице? Я походил еще немного по пляжу и засобирался назад. По берегу бежали за мной, шурша по песку, длинноногие птички.

Сразу после завтрака я пошел в беседку. Хоть тут меня не опередили, подумал я, – в этот час место обычно было моим, и сегодня ничего не изменилось. Стол для меня уже стоял, и бой топтался неподалеку, ожидая своих чаевых.

– Мадам просила вам передать, – протянул он мне нечто, обернутое в бумагу.

– Что это?

– Не знаю, сэр.

Я раскрыл сверток. Там была довольно объемистая, исписанная от руки тетрадь, я сразу подумал – дневник.

– Она уехала?

– Нет, сэр.

Я отпустил боя и открыл тетрадь. Почерк был твердый, разборчивый. А что самое поразительное, писали по-русски. Между первыми страницами был заложен конверт, и я извлек из него записку:

«Сегодня у меня начинается новая жизнь. Я не хочу тащить с собой прошлое, хотя оно мне и дорого, настолько, что рука не поднимается сжечь эту тетрадь. Одна незаурядная женщина здесь в Лали сказала мне, что Вы лучше распорядитесь тем, что в ней есть, и только поэтому я осмеливаюсь предложить ее Вам, и вместе с ней мое прошлое, всю мою прежнюю жизнь. Мне приятно думать, что кому-то она, возможно, пригодилась, а если нет, Вы сожжете ее безо всяких сожалений. Я искренне признательна Вам, Л.»

Я прочел наугад некоторые страницы. Внутри у меня лихорадочно застучало – не то ли это, что я так тщательно искал? Я пролистал вперед. Заглянул в конец. И, отложив бумаги, сел читать. С самого начала.

***

Ну и пляж! И это они называют «идеальным местом, в котором вы насладитесь безмятежностью и покоем»? А почему не сказали, что к океану ведет отвесная скала высотой с пятиэтажный дом? И что спускаться по ней – то еще удовольствие, особенно с больной ногой? Ближайший к моему дому спуск показался мне таким крутым, что я засомневалась, доберусь ли до низа. Перил не было, и, попробовав сойти вниз, я замахала руками как мельница, хватаясь за воздух. Вместо лестницы – выдолбленные криво-косо ступени, а по краям от них груды мусора, который ссыпали сверху владельцы кафе и магазинчиков. Смятые алюминиевые банки, пакеты, банановые шкурки, не говоря уже об окурках и семечковой шелухе, – склон пестрел под ворохом отбросов, особенно его верхушка, которая была покрыта ими как снегом. Мои шлепанцы скользили в пыли, и я боялась, что подверну и вторую ногу на этих корягах. Как они здесь ходят? Вдалеке на пляже видны были люди, и мысль о том, что они, как и я, спускались по этой дорожке, не дала мне повернуть назад. Потом я нашла еще два спуска. Второй, центральный, был единственный более или менее благоустроенный, здесь даже было несколько бетонных плит, на которые можно было опереться. Но запах тут стоял чудовищный. Мусор, который никто никогда не вывозил, гнил на солнце и смердел, вдобавок к этому индийцы использовали склон, чтобы справить нужду, причем делали это, не особенно таясь, видно, это у них в порядке вещей; меня чуть не стошнило, когда я однажды решила подняться здесь наверх. Третий спуск, в дальнем конце пляжа, был самый крутой. Это была тропинка, протоптанная местными, глубокая и узкая, не шире одной моей ступни. Она уходила прямиком вниз так резко, что я не стала даже пробовать спускаться по ней.

Пляж стоял пустым. Ни зонтов, ни душа, ни кабинок для переодевания, ни кафе, ни чего-то еще, указывающего на отдых, здесь не было, как будто это место вообще не предназначалось для людей. Во всю ширину берега, от обрыва и до океана простирался песок, сначала рыхлый и холмистый, а ближе к воде плоский и твердый как асфальт, и кроме песка – ничего. Весь день здесь нещадно палило солнце, и укрыться от него было негде. На пляже не торчало ни деревца, ни кустика; кое-какая растительность тянулась по склону, но это были пригнувшиеся к земле, выжженные солнцем кустарники; деревьев, способных дать хоть какую-то тень, среди них не было, в общем, «зеленым оазисом», о котором говорилось в буклете, здесь и не пахло. Утром на рассвете, когда солнце только поднималось из-за горы, у самого подножия обрыва стояла тень, но уже с половины восьмого и эта узкая полоска начинала таять, и к восьми утра на всем пляже не оставалось ни одного уголка, куда бы ни заглядывали обжигающие лучи горячего индийского солнца. Песок нагревался так, что босыми ногами было не ступить. Бутылку воды, которую я приносила с собой, приходилось выпивать поскорее, иначе вода в ней становилась вареной. Одежда, оставленная на солнце, моментально выгорала и покрывалась пятнами. Испортив так несколько футболок, я стала носить с собой купленное здесь же дешевое полотенце и накрывала им горку своих вещей, когда шла в океан.

Уже поднявшись наверх и укрывшись в тени какого-нибудь кафе, я чувствовала, как под футболкой по мне все еще струйками катится пот и кожа на лице и руках покалывает и пахнет горелым. Сказать по правде, смотреть на пляж с горы было намного поэтичнее. Сине-зеленый океан простирался до куда глаз хватало, гладкий берег плескался в бурлящих волнах, как в шампанском, и крутая отвесная скала, если не приглядываться к ее замусоренным склонам, добавляла картине остроты и жутковатого природного колорита. Нельзя было не признать величие и своеобразную красоту этой местности, не тронутой цивилизацией, главное – смотреть на все это словно бы со стороны, как на открытку, а не как на место, где ты живешь. Думаю, если подняться еще выше и смотреть с высоты птичьего полета, то вид открывается еще более впечатляющий. Вообще, это было бы лучше всего – прилететь сюда на вертолете, полюбоваться живописным видом океана, крутого берега и длинных волн, пообещать себе вернуться сюда и… не сделать этого. И запомнить это место таким – неизвестным, волнующим, опасным и романтичным. И так и не узнать ничего о том, как здесь живется.