Лама

– И майонез купил! А я страдаю без него, – радовалась мама, хорошо помня, что майонез у неё запасён на три праздника.

Гости – тетка, её дочка с мужем и пятилетней девчушкой, бабушка – радостно приветствовали опоздавшего и возбужденно стали располагаться за накрытым уже столом. За столом было шумно и весело. Много хороших слов было сказано о хозяйке дома и её кухне, много плохих – о правительстве, депутатах и президентах. После чая женщины унесли посуду и остатки еды на кухню и затеяли долгие разговоры о подругах, кофточках и детях, а мужчины продолжали спор о том, какой президент хуже, державный или республиканский. Но за весь вечер к единому мнению так и не пришли. Женщины пресекли спор, призвав всех пить кофе.

Вечер кончился. Гости уехали. Родители угомонились. В темноте, закрыв глаза и укутав ухо легким одеялом, можно было наконец вспомнить или нафантазировать что-нибудь необыкновенно хорошее, ради чего только и стоило жить на свете. Только эти несколько минут перед засыпанием и были настоящей жизнью, жизнью для себя, а все остальные часы суток – лишь издержками, необходимой платой за эти сказочные минуты. Они счищали с души всю нанесённую за день грязную пену, обиды, раздражения, пустяки, примиряли с неизбежным и раскрывали новые невиданные горизонты. Что-то сегодня было очень важное, пытался вспомнить Фаназоров, но мысли его упорно вились вокруг президентов, родственников, неприличной сцены женщин в очереди за шоколадкой. Потом он вспомнил нового завлаба, неподготовленный завтрашний доклад, стал прикидывать план доклада, потом подумал, что было бы хорошо, чтобы к рассвету доклад приготовился сам собой или по щучьему велению, и вдруг выплыло это самое главное событие дня – волевой субстрат. Как же можно было забыть про него! Я феномен природы, я могу повелевать. Но откуда он взялся, как оказался у меня? Приснился? Нет, лучше так.

Забрёл я однажды на знакомую поляну, хотел напиться из родника, но, подойдя к нему, увидел кем-то оброненное серенькое удостоверение. Поднимаю его, читаю: «Обладателю сего документа дарован волевой субстрат, посредством которого он может материализовать продукты деятельности своего мозга». Внизу печать с черепом и костями посередине и призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» по окружности. Прекрасно! Документ – великая сила. Без документа у нас никто ничему не поверит. Но к делу. Проверим, как он работает. Только на чем? А хоть бы и на роднике! Поставим-ка за ним дугообразную мраморную стенку для защиты от северных ветров. Выкопаем канаву, заложим фундамент на цементе – о, получается! – на него поставим серые мраморные плиты, затем розовый мрамор с белыми пилонами, у стенки сделаем две прочные дубовые скамейки, между ними будет чаша с родниковой водой, за ней в нише стены встанет беломраморный Аполлон, над ним сверху пристроим классический фриз с двумя или четырьмя колоннами. По краям балюстрада, кустарники и статуи обоих президентов. На фоне луга, рощицы и синего неба мраморный ансамбль завораживает глаз – очаровательный приют скитальца. А вот он и сам – тихий небритый мужик с посохом в руке:

– Куда я попал? Тыщу лет здесь хожу, всё хожено-перехожено, а этого, – он показал посохом на ансамбль, – отродясь не видал. Чай, заблудился?

Что ему сказать? А мужик продолжает:

– Слышь, давно ль построили? Чудно!

– Что чудно?

– Знать, недавно. Ещё этому голому ничего не поотбивали. А ты, парень, знаешь что? Давай по доске выломаем – и тю-тю.

– Что вы говорите!

– Я говорю, доски хороши. Одна мне, другая тебе, – и он пнул сапогом скамейку.

– Зачем?

– В хозяйстве пригодится.

– Вы в своем уме?

– Не мы, так другой сломает.

– Да откройте же глаза! – кричу ему. – Посмотрите, красота-то какая! Ведь люди старались, строили, чтобы все радовались. Неужели не замечаете? Как же можно ломать? Это же кощунство, варварство! Ведь так ничего хорошего на земле не останется.

– Да я что, – оправдывается мужик, подставив ладонь под вытекающую из чаши струю воды, – мне эта доска тоже не очень нужна. Я так, я только говорю, что до утра всё равно всё растащат, вот увидишь.

Какой кошмар! Нет, нет, разве можно им делать хорошее, один разврат получается. Пещеру им надо и ничего более. К чёрту всё! Всё сломаю. Сначала удаляю фриз, потом Аполлона, стенку… О, как быстро они растворяются, на удивление мужику. Снимаем балюстраду, одного президента, другого… А где же другой? Ах какой прыткий! Сам соскочил с пьедестала, встал за него, как за трибуну, поправил очки, орлом посмотрел вперёд, сделал паузу и стал говорить с напором:

– Вы думаете, я не понимаю? Ха! Я знаю, народу нелегко, мне тоже. Но мы перестройку доведём до конца, иначе народ нас не поймёт. Не поймёт! Мы тут посовещались в Политбюро, и я решил: будем вводить рыночные отношения. Да, будем вводить. Но в рамках социалистического выбора и под руководством Коммунистической партии. А те, которые только и ждут, которые, понимаешь, думают, что истина имеет тенденцию, тем я скажу прямо, что никто не имеет права на истину в последней инстанции. И пусть не рассчитывают – ничего у них не выйдет. Не позволим! – рубил президент ладонью по пьедесталу. А мужик, открыв рот, заворожённо слушал его. Зрелище ему явно доставляло удовольствие. Он даже подмигнул разок: мол, во дает, знай наших!

– А? Просишь слова? – продолжал президент сотрясать воздух. – Погоди. Садись. Я тебе дам. Я тебе дам! Садись, Андрей Дмитрия. (Мужик сел на камень и заулыбался, весьма довольный.) – Я требую особых полномочий. Для меня и для премьера. У нас с ним нет никаких разногласий. Мы за обновленный союз суверенных республик и за скорейшее подписание Союзного договора. И я скажу больше: процесс уже пошёл. Процесс пошёл, хотя, может быть, и не туда, – добавил он и вдруг запел мощным хором:

Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бойС фашистской силой тёмною,С проклятою ордой…

Тут Фаназоров и проснулся. Радио орало известную патриотическую песню – таким способом отец будил сына, в окно светило яркое утреннее солнце, пора было собираться на работу.

Не менее увлекательно провёл вечер и третий строитель светлого будущего. Домой его не тянуло. Он вышел из метро и побрёл по тенистому бульвару, поглядывая на облупленные скамейки. Но прогулка его через минуту и закончилась, так как он поймал заинтересованный взгляд одиноко сидящей миловидной девушки.

– Не возражаете? – сказал он, садясь возле неё.

Она гордо промолчала и вертела в пальчиках незажженную сигарету. Предложить ей огонька или лучше подождать, пока сама попросит, едва успел он прикинуть, как она спросила:

– У вас спичек не найдётся?

– Найдётся, – сказал он, достал коробок и чиркнул спичкой. – Прошу.

– Спасибо. А вы?

– С вашего позволения, – он закурил тоже и заметил. – Последний экзамен сдавали, математику?

– Как вы догадались? – удивилась она.

– На тетрадке написано, – кивнул он на мягкую сумочку с вылезшей из неё тетради. – Сколько получили?

– Четверку, – сказала она, оправляя сумочку.

– Супруг будет доволен, – сразу приступил он к делу, поглядывая на её обручальное колечко. – Приготовит ужин с шампанским.

– Не угадали, ужина не будет.

– Четверка его не устраивает? Строгий супруг!

– Вовсе и не строгий. Просто его нет дома.

– Нет дома? В такой торжественный момент? Быть того не может!

– Может. Он уехал в другой город, на конференцию.

– Очень сочувствую. Надеюсь, ненадолго?

– Послезавтра приезжает.

С ней всё ясно, подумал Скрипач, остался один пустячок: к ней ехать или ко мне? Если к ней, то нужно успеть в магазин за бутылкой, если ко мне, то не нужно, дома всё есть. Оказалось, к ней, так как муж будет звонить вечером, проверять, наивно полагая, что если жена дома, то уж непременно пишет ему письма и штопает носки.

Опасаясь наблюдательных соседей, она заблаговременно указала свой дом, подъезд, этаж, номер квартиры, предупредила, что дверь оставит приоткрытой и, отделившись от него, невинно застучала каблучками по тротуару…