Латино-Иерусалимское королевство

Мы перечислили преимущества, которые получали эти колонисты в силу того, что феодальные повинности были для них необычайно слабыми. Нам остается узнать, в какой мере они пользовались административной автономией.

Наиболее часто встречается ошибка, когда «буржуазию» смешивают с «коммуной, связанной клятвой». Королевство Иерусалимское в XII в. не знало того коммунального движения, что бушевало тогда во Франции. Если члены коммуны приносили клятву коммуне, которую они рассматривали как сеньора, то на Востоке горожане оставались людьми своего сеньора, давая ему клятву верности, подобно населению Ла Магомери в 1155/1156 гг.^{202} Весьма вероятно, что при этом условии они получали свободу самоуправления, оставаясь, однако, подчиненными контролю со стороны сеньориальных чиновников. Если палаты горожан выполняли прежде всего судебные функции — как это видно из дел, которые в них рассматривались, так и из «Ассизы горожан», представляющей собой настоящий манифест полномочий палат горожан — ничто не подтверждает, что они ими в чем-то были ограничены; ни один текст не указывает нам на компетенцию этой ассамблеи вне рамок ее юридической деятельности. В любом случае палата горожан была очень распространенным институтом в королевстве Иерусалимском: она, в принципе, собиралась из двенадцати «присяжных», назначаемых королем — или местным сеньором — под председательством его представителя, как правило, именуемого виконтом^{203}. Нам неизвестно, может ли наличие виконта в отдельной местности свидетельствовать о палате горожан в этом месте: должны ли мы считать исключительным список, созданный в XIII в. Жаном д'Ибеленом, где перечисляются тридцать семь этих палат? Или лучше предположить, что ассамблеи горожан существовали во всех городских поселениях с франкским населением, в Лионе, Герене, Помье, Како, Калансоне и в прочих мелких городках внутренних районов, о которых уже не помнили в XIII в.? Иначе говоря, по каким мотивам тот или иной город превращали в центр заседания палаты горожан? В конце концов, кажется, что на одну сеньорию приходилась одна палата^{204}? Нехватка документации оставляет эти вопросы без ответа.

В этой палате виконт является всего лишь председателем, заверяющим своей печатью рассматриваемые дела^{205}. Правосудие же вершат двенадцать присяжных; сообразно принципу феодального права, по которому каждого человека должны судить равные ему, они принимали участие во всех процессах, где заинтересованными сторонами выступали франкские горожане — а также и тех, где «буржуа» судился с местным уроженцем или итальянцем (если тот был истцом). Обладая пространной торговой юрисдикцией, палата горожан, которую иногда называли «court reau» (курия короля; присяжные именовались «присяжными короля») — также рассматривала уголовные преступления. Так, купца, уличенного в поставках оружия сарацинам, судили в морском трибунале или «курии цепи», но отправляли в палату горожан, чтобы приговорить к повешению. То же самое происходило и во всех случаях, затрагивавших даже привилегированных итальянцев, когда речь шла об уголовных или материальных преступлениях, то есть о процессах, связанных с владением землей: «ни одна коммуна не судит за кровопролитие (за прилюдный удар), за убийство, за разбой, за измену, за ересь… за продажу дома и земли (n'a cort de sane, ce est de cop (= coup) aparant, ni de murtre ni de larecin ni de trayson ni de herezerie… ni de vente de maison ou de terre)»^{206}. Курия виконта одновременно являлась трибуналом короля (или барона) и горожан.

Тем не менее горожане могли предстать и перед Высшей курией, если они вели с рыцарем тяжбу, подлежащую «верховному правосудию». Многие главы «Книги короля» посвящены случаю, когда горожанин ударил рыцаря или рыцарь побил или умертвил «буржуа»: поскольку эти люди разного ранга не могли сойтись в судебном поединке, семья горожанина должна была просить любого другого рыцаря защитить его право в «битве», чтобы уличить убийцу. Если убийство было доказано — либо свидетелями, либо победой «чемпиона», то рыцарю, повинному в нападении, отрубали правую кисть и отбирали вооружение (если речь шла о нанесенном ранении) или вешали в доспехах и со шпорами, если его жертва погибла. Такому же наказанию подлежал рыцарь на стороне горожанина и сам «буржуа» (причем король мог помиловать побежденного), если ответчик брал вверх. Горожанина, ранившего рыцаря, казнили. В реальности в этом случае напавший покидал королевство, рискуя потерять свой фьеф, и мог вернуться обратно, только договорившись с семьей пострадавшего о выплате «возмещения»^{207}. Таким образом, горожане были защищены от бесчинств со стороны рыцарства.

Горожане также играли свою роль в политической жизни королевства: они присутствовали на собраниях «парламента» и обсуждали размер налогов, которые им предстояло платить, и их подписи фигурировали рядом с баронскими в королевских актах. Они равным образом участвовали и в церемониях: иерусалимские горожане прислуживали при коронационном пиршестве.

Но входили ли все франки Сирии в этот привилегированный класс? Без сомнения, в мелких городках, о которых мы упоминали, все колонисты должны были владеть своей частью держаний «en bourgeoisie» и таким образом быть земельными собственниками, что по всеобщему средневековому обычаю превращало их в «буржуа». Однако относились ли к этой категории люди, не являвшиеся землевладельцами? Вероятно, что их было не так уж и много, но нельзя обойти стороной достоверные статистические данные о численности франкской колонизации: во время падения Иерусалима около 20 000 жителей оказались не в состоянии заплатить относительно скромный выкуп, размер которого установил Саладин. Без сомнения, в их число нужно включить беглецов из соседних местностей, но вероятно, Святой Град был переполнен бедняками, паломниками, прибывшими к Святым Местам, всякого рода нищими, или даже сельскохозяйственными работниками и ремесленниками, разорившимися и неспособными выплатить ценз, который мог бы позволить им владеть домом и полями в новом поселении. Подотчетный палате горожан, принадлежал ли этот мелкий люд к «буржуа» в прямом смысле этого слова?

Что же касается итальянцев, осевших в Сирии, то многие из них смешивались с остальным населением, в основном французского происхождения^{208}, но жители торговых городов, которых «Ассиза» называет «коммунами» (Генуя, Пиза, Венеция), образовывали общины, жившие бок о бок с подданными королевства, но не смешиваясь с ними. Их колонии достигнут своего апогея в XIII в., и тогда мы займемся их исследованием.

В предыдущем столетии именно французы участвовали в этой одновременно сельской и городской колонизации, которая на самом деле превратила завоеванную ими Сирию, несмотря на значительное местное население, в «Новую Францию». Но можем ли мы позволить себе сравнить эту эмиграцию трудолюбивых колонистов с той, в результате которой пятьсот лет спустя французы пустили корни в Канаде, или с появлением в Алжире в XIX и XX вв. французских деревень, напоминающих сирийские «новые города»?

X. Положение местного населения

Какой бы значительной ни была франкская колонизация в восточном королевстве, сами франки представляли, и могли представлять только меньшинство среди населения королевства. Палестина всегда являлась перекрестком, где сталкивались различные расы и религии — даже во времена царей Израиля и Иудеи хананеи перекрывали еврейские племена, а иногда вклинивались финикийцы и филистимляне; другие народы разбавляли эту мозаику на протяжении ее долгой и неспокойной истории. Положения «Ассизы горожан» несут след этого смешения «языков», если пользоваться выражением франков. Во время судебного разбирательства, говорится там, еврей должен клясться на Торе, сарацин — на Коране, самаритянин на «Пятикнижии Моисея», армянин, сириец (монофизит), грек, несторианин, яковит (копт), равно как абиссин и франк — на Евангелии. Помимо арабского и французского языка, можно было услышать, как говорят на древнееврейском, древнесирийском, ведущем свое происхождение от арамейского, армянском, грузинском, халдейском, греческом, коптском или амхарском. В этой вавилонском столпотворении франки даже и не пытались ввести собственные институты. Они быстро осознали, что если и стоит установить некоторую иерархию в языках, то оптимальным вариантом будет уважение к традиционной организации внутри каждой общины. Уже в те времена это стало лучшей колониальной политикой.

Самыми бедными среди местного населения под владычеством франков стали те, кто до крестового похода господствовал над остальными национальными группами — мусульмане, обреченные на рабство. Франкское завоевание сопровождалось обращением в рабство многочисленных «сарацин», как, например, жителей Цезареи; Фульхерий Шартрский сообщает, что среди них лишь немногие мужчины уцелели, а женщины отданы на продажу или же, и красивые и уродины, должны были «крутить мельничные жернова». В крупных городах располагались невольничьи рынки, как в Акре, где венецианцы были обязаны платить один безант с каждого раба, которого они продавали. Продажа объявлялась недействительной, если пленник оказывался прокаженным или эпилептиком. Даже церквам дарили рабов: в 1164 г. Амори I пообещал ордену Св. Лазаря одного раба из каждых десяти пленных, которые составят его долю добычи (за исключением мусульманских «рыцарей», выкуп за которых король оставлял себе). Раба, убившего христианина, надлежало повесить, а если это оказывалась женщина, — сжечь^{209}.

Но участь рабов была смягчена законодательством, которое их защищало: собор в Наблусе предписывал наказывать тех, кто изнасилует сарацинку. Насколько возможно, франкам мешали обращаться с их прекрасными пленницами так же, как это делали со многими франкскими полонянками, попадавшими в мусульманские гаремы. Главное же, человек, принявший крещение, освобождался от рабских оков. «Либертин (= libertinus, отпущенник) — это тот, кто был рабом и принял крещение», сохраняя, правда, связь со своим прежним господином, против которого он не мог возбудить процесс (под угрозой наказания выплатить 60 безантов или утратить язык); ежели он умирал, не оставив завещания, его имущество отходило к его хозяину. Наконец «крещенный», который оскорбил своих господ, вновь становился рабом. Напротив, раб, который бежал к «язычникам» и, вернувшись, принимал христианство, становился полноправным свободным человеком. Около 1120 г. Фульхерий Шартрский упоминал, что жены латинских колонистов, среди которых встречались сирийки и армянки, также часто были крещенными сарацинками. Новообращенные в христианскую веру могли занимать самые высокие должности, как это показывает история камерария Балдуина, поведанная Гильомом Тирским: «В окружении короля Балдуина находился камерарий, бывший весьма близок к нему, и король выделял его среди остальных. Он был сарацином, но очень желал принять нашу веру, настолько, что король проявил милость, приказав его крестить, и сам отвел его к купели и дал ему свое имя; тогда же король принял его в свой дом». Тем не менее этот крестник Балдуина I, якобы прельстившись богатствами, предложенными ему людьми из Сидона, попытался отравить короля (1111 г.)^{210}.

Однако далеко не все мусульмане стали рабами. Большинство из них были крестьянами. Несмотря на то, что некоторые из этих «вилланов» сначала скрывали сельскохозяйственные продукты и ждали изменения ситуации, согласие в конце концов было установлено. Эти феллахи составляли большую часть сельского населения. королевства: армянский князь Торос выражал свое изумление этим фактом Амори I, и Усама передает, что «жители деревень вокруг Акры все были мусульманами; и когда к ним приходил пленный, они прятали его и доставляли его в области ислама»^{211}. Это «противостояние» иногда выливалось в «жакерию»: крестьяне Самарии разграбили Наблус после поражения при Синн-ан-Набре (1113 г.), равно как и в 1187 г. Но в целом отношения сложились превосходно: Ибн Джубайр, проезжая по окрестностям Акры (1184 г.), где население было исключительно мусульманским, заметил, что «дьявол искушал» этих сарацин «сравнивать свое положение с их единоверцами из областей, управляемых мусульманами, которое напротив, было безопасным и благополучным». Помимо поголовного налога (капитация, аналогичный мусульманскому хараджу, взимаемому с не-христиан) в один динар и пять киратов (либо один безант) и налог с фруктовых деревьев, франки требовали с их подданных только привычные подати. Чтобы привлечь армянских колонистов, им предложили те же самые условия, что и мусульманам! Они имели свою администрацию во главе со своими управляющими, и их участь вовсе не была плачевной. Как и прочих земледельцев, Балдуин II в 1120 г. освободил мусульман от налогов за продовольствие, которое они привозили продавать в Иерусалим^{212}.

По своему материальному положению мусульмане совсем не отличались от христианских крестьян, «сирийцев», которых Иерусалимские короли старались привлечь на свои земли — например, около 1115 г. Балдуин I активно «пропагандировал» среди христиан мусульманской Трансиордании, приглашая их на поселение в малонаселенный Иерусалим, где обещал им свободное держание (tenure en franchise)^{213}. По большей части они были свободными крестьянами, которые часто переезжали на территории, только что отвоеванные франками у мусульман, соблазнившись изобильным урожаем, который давала земля, долго находившаяся под паром. С них взимался налог в один безант за плуг. Слово «серв» не встречалось на Востоке, но многие крестьяне были привязаны к земле и их продавали вместе с их держанием. В Сирии правилом сельской жизни являлся трехлетний севооборот: поле в один год засеивалось хлебом или ячменем, другой год овощами. На третий год земля оставалась под паром. В распоряжении каждого «casai» — деревни или большого поселка — находились земли, по древней традиции распределяемые, исходя из числа семей и плугов.

Крестоносцы уважали этот обычай, и «плуг» остался единицей посевной площади; «бесплодную почву» (невозделанные земли, пастбища) не делили на плуги. В рамках этого надела сеньоры требовали от своих деревенских жителей, по праву испольщины (metayage), то половину, то треть (согласно Рубруку) урожая. Другие «подношения» (exenia, оброк) — яйца, сыр, куры и древесина — взимались в Рождество, Заговенье, Пасху. Налог с фруктовых деревьев (прежде всего, с олив) был необременительным и даже не сравним с чрезмерными поборами турецких пашей, которые доводили крестьян до того, что те выкорчевывали свои финиковые пальмы. Наконец, владельцы каждого «плуга» были обязаны раз в год идти на барщину с своим плугом и парой быков в сеньориальный домен. Чтобы дополнить эту краткую картину сельской жизни в — Сирии, упомянем, что виноградники, аналогично распределялись по плугам, и что король взимал побор с убоя скота, названный «tuage» (tuazo), за каждую забитую свинью^{214}. Местные христиане, возможно, были более многочисленны в городах, особенно в Иерусалиме, где Балдуин I их планомерно расселял. Там они занимались ремеслом под надзором королевских чиновников — прежде всего, мафезепа или начальника полиции — и подчинялись уставам, которые очень напоминают (куда сильнее, чем уставы наших современных корпораций) те, что направляли работу ремесленных гильдий на мусульманском Востоке или были напрямую унаследованы от Рима и Византии («Книга префекта» доносит до нас сведения об их крайне подробной регламентации). Эти христиане также были обязаны платить налоги: так, с каждого «очага» (мастерской) в Тире взимали в месяц две «cartata» (отреза ткани?)^{215}. В XIII в. самые богатые из этих сирийских промышленников и купцов станут жить на равной ноге с торговой «буржуазией» франков.