Лаура

Я снова увидела то же выражение любви и обожания на его лице, когда Лаура повернулась к нему, спрашивая согласия на то, чтобы принять приглашение Галтьера. Это выражение — поразительного обожания, которое выглядело почти невероятным, — я часто видела на его лице, когда он смотрел на Лауру. Но вчера вечером оно было еще отчетливее, чем обычно, и я почувствовала в нем более чем гордость за свою невесту — глубокое преклонение перед ней как перед божеством. И это чувство придало неожиданную, хотя и сложную, красоту строгим и нежным чертам лица молодого человека, раскрыло всю глубину его бесконечной любви.

Я попросила портье привести нам свежего фруктового сока, а затем последовала за Николасом в комнату.

Арава выскочил на некоторое время из своей комнаты, чтобы, не теряя своего достоинства главы экспедиции, дать инструкции портье, в какую из комнат поставить вещи. У парня был острый взгляд и острый слух.

Комната, которую заняли Галтьер и Лауре, отделялась от той, где поселились мы с Николасом, простой бамбуковой передвижной перегородкой. Оставив Николаса возиться с его драгоценной камерой, я прижалась носом к щели, чтобы посмотреть, где были наши соседи.

Галтьер растянулся, полностью одетый, не сняв даже обуви, на кровати. Он выглядел очень утомленным. Лаура стояла во весь рост перед ним и снимала через голову платье.

Я знала, о чем думает Галтьер в эту минуту, когда смотрит на нее: Лаура вытянулась с поднятыми вверх рукавами; лицо ее было спрятано в складках материи. Эти же мысли пришли в голову и мне. Он воображал перед собой многочисленные торсы Венеры без головы, чьих живых грудей было вполне достаточно, чтобы погрузиться в мир восхитительных грез такое совершенство принадлежит не нашему миру, а божеству.

Сняв с себя платье, она, наконец, освободила руки и отбросила одежду позади себя на пол, не повернув даже головы. Теперь она во все глаза глядела на Галтьера, который лежал и молча любовался ею. Я видела ее в профиль: Лаура задумчиво закусила нижнюю губку, а я пыталась вообразить, что же она предпримет, чтобы еще больше поразить своего любовника, доставить ему еще большее удовольствие.

Она расстегнула пояс своих шаровар и спустила верхнюю их часть, наполовину обнажив живот. Затем внимательно рассмотрела кровать и весело рассмеялась: бесцветное покрывало и подушки из желтоватого материала — больше ничего на постели не было. Все это возбуждало сексуальную раскрепощенность. Галтьер молча разделил ее удивление. Наконец он уселся на краю кровати, его лицо находилось на одном уровне с грудью Лауры.

Видишь, — сказала она, — я сдержала свое слово. Он издал кудахтающий звук, означавший легкое недовольство.

— Спустя неделю! — прокомментировал он.

Мне вспомнилась их подозрительная встреча тет-а-тет на террасе моего дома, когда мы собрались вместе, чтобы попрощаться с беременной Натали. Это было сразу же после банкета в честь свадьбы Лауры. Лаура уютно устроилась в кресле-качалке и играла букетом гардений, который принесла из церкви с торжественной церемонии их бракосочетания с Николасом. Ее длинное подвенечное платье, скромный покрой которого должен был доставить удовольствие ее отцу, было поднято почти до бронзовых, загорелых бедер.

Галтьер подошел к ней, склонился на одно колено и прижался губами к темному треугольнику волос в ее промежности, излучавшему чувственный, плотский запах. Затем он поднял взор и посмотрел прямо в озорные глаза юной невесты.

— Ты хочешь, чтобы я преподнес тебе свадебный подарок сейчас? — спросил он.

Мне кажется, я бы хотела получить его! — пошутила она. — Что же это ты собираешься подарить мне?

— Признание в любви.

Лаура коротко, нервно засмеялась, не отрывая глаз от похотливого взгляда Галтьера. Наконец она кивнула и шутливо сказала:

— Я знаю, что ты имеешь в виду.

Она внезапно прижалась устами к губам Галтьера и поцеловала его долгим поцелуем. Было совершенно ясно, что это не поцелуй сестры, а лобзание любовницы.

Николас облегченно воскликнул, будто это сняло тяжелый груз с его души:

— Наконец-то! Лед тронулся.

Я вспомнила замечание Натали по этому поводу:

— Что в этом удивительного? — спросила она меня. — Разве Лаура не любит Галтьера?

Я успокоила ее:

— Дело не в том, нравится он ей или нет. Она просто его еще не знает…

Это произошло восемь дней тому назад. Узнала ли Лаура получше моего возлюбленного за это время? Я в этом не уверена.

Когда вчера вечером он дал ей понять, что она слишком медлит с выполнением своего обещания, она поняла, что потеряла целую неделю наслаждения и любовных утех. Потерять такую неделю — несправедливо, противоестественно, недопустимо и абсурдно, как будто покинуть своего возлюбленного на год или на всю жизнь.

Вероятно, она сожалела об этом.

Она посмотрела на свой живот, расстегнула молнию шаровар до самых волосков на промежности и начала их поглаживать, будто они не были частью ее собственного тела, а принадлежали какому-нибудь коту или собачке с мягкой шерстью. Внезапно она подняла голову и требовательно спросила:

— Скажи, как я тебе должна отдаться?

Галтьер не колеблясь, менторским, профессорским тоном, к которому он никогда ранее не прибегал, педантично сказал:

— При публике.

Казалось, Лаура не поняла слов Галтьера. Она опустилась на колени, послушная и покорная, как маленькая девочка, которая хочет чему-то научиться, как будто старалась проникнуть в скрытый смысл его слов. Затем задумчиво переспросила:

— При публике?

Она подумала и предложила:

— Ты хочешь, чтобы я пригласила Николаса и Мирту?

Галтьер отрицательно покачал головой.

— Николас и Мирта не являются публикой.

Лаура несколько мгновений вопросительно смотрела на него, пытаясь догадаться, каким образом — словами или действиями — она должна пройти это испытание. Образ послушной ученицы и строгого учителя так ясно встал у меня перед глазами, что я с трудом удержалась, и чуть было не вскрикнула от удивления.

Но Лаура снова встала во весь рост, повернулась спиной к постели и спокойно пошла к двери, ведущей в коридор. Она широко ее распахнула и закрепила в этом положении. Затем сняла обувь, носки и шаровары и совершенно обнаженная вернулась к своему партнеру и уселась на кровати рядом с ним.

— Галтьер, — попросила она, — расскажи мне о мара. Он лежал, опершись спиной о бамбуковую перегородку, и смотрел широко открытыми глазами куда-то вдаль, мимо нее. Возможно, он забыл о ее присутствии. Они оставались в таком положении, неподвижные, не говоря ни слова, долгое время, так что я была просто загипнотизирована до такой степени, что не могла вернуться в постель или пойти в ванную, чего мне хотелось гораздо больше, чем наблюдать за ними.

Первым заговорил Галтьер глубоким, гортанным, мелодичным голосом восточного сказителя: