«Лав – из» (сборник)
Шрифт:
– Что? – отвечает Шапочка и на шаг приближается.
– А ты не боишься ходить на кладбище, Шапочка?
Шапочка не знает, что сказать. Выбирает между «Что?» и «Не боюсь». Наконец отвечает:
– Не боюсь. Чего мне бояться? Когда умру, буду здесь лежать.
– Может, и не будешь. К тому времени, когда ты умрешь, на этом кладбище уже не останется места для твоей могилы.
– Почему это не останется? – обижается Шапочка и убегает куда-то за кусты.
Когда Шапочкина мама в очередной раз сбежала с любовником в Одессу, Шапочка пошел на Беремянский пруд, заплыл
– Шапочка, – говорили ему ангелы у небесных ворот, – зачем ты пошел купаться на Беремянский пруд? Ты же знаешь, что в воде тебя хватает твоя болезнь.
– Что? – ответил Шапочка.
– Смотри, Шапочка, это тебе не интернат. Отсюда не сбежишь.
Шапочка не знал, что сказать. Выбирал между «Что?» и «Захочу и сбегу!». Наконец ответил:
– Захочу и сбегу!
Некоторые груши лучше не рвать, они растут прямо на могилах, большие и сочные, похожие на человеческие черепа. Но я не суеверна и с удовольствием съем несколько десятков.
Вдруг вижу: стоит Люба Вулан рядом со своим нормальным младшим братом.
– Полезай на грушу, – велит Любе брат.
Люба хохочет и пытается поцеловать брата в лоб.
– Полезай на грушу, кому сказал!
Люба лезет на дерево. Прямо под грушей – могила Васильковского, отца трех рыжеволосых чертенят. Васильковский говорит Любе:
– Люба, не надо тебе на грушу, вот ты когда-то влезла на черешню – и что потом было?
– Быстрее-быстрее, – подгоняет Любу брат.
Люба добралась до первой толстой ветви и смеется.
– Выше лезь, – приказывает брат.
– Не нужно, Люба, – настаивает Васильковский, – твой брат дурной человек. Он хочет твоей смерти или смерти твоего ребенка, которого ты носишь в себе.
Люба влезла выше. Она повисла надо всеми нами и улыбается. Подол ее юбки задрался, и я вижу, что она тоже без трусов.
– А теперь прыгай, Люба! – кричит брат. – Прыгай на землю!
– Люба, не прыгай, – реву я, – ни в коем случае не прыгай!
Васильковский сокрушенно покачивает своими грушеподобными черепами меж ветвей.
– Прыгай, Люба!
– Не прыгай, Люба!
– Прыгай!
Люба готовится спрыгнуть.
И тут появляется моя корова. Ласька. У нее красное молоко и мычание тоскливое, скоро она сдохнет, но сейчас она знает, на чьей стороне добро.
Ласька заревела, как бык, пустила ноздрями огонь, ударила копытом о землю и кинулась рогами на Любиного брата.
Тот даже испугаться не успел, как кувыркнулся в свежевырытую Шапочкину могилу.
Ласька постояла над могильной ямой, посторожила еще несколько минут Любиного брата, а потом вернулась на пастбище рвать выцветшую траву и тоскливо мукать.
– Люба, зачем ты слушаешь этого придурка? – говорила я, помогая Любе слезть с груши.
– Потому что я его люблю, – ответила Люба.
– Послушай, а ты упала с черешни и потому стала немой или родилась без верхнего нёба?
– У меня нет верхнего нёба. – Улыбнувшись, Люба открыла рот, чтобы мне это показать.
Я ей отдала свои трусы.
Родители
приехали утром в воскресенье, привезли мне шоколадки и абрикосы. Мама прижимает меня к груди, потом внезапно отстраняется и начинает кричать про вшей. Все точно так, как я себе и представляла.– Мама, здесь люди такие несчастные, что вши им совсем не мешают. Тут у всех есть вши, даже у бабиных кур.
Вечером родители уже собираются уезжать.
– Я еду с вами, – говорю.
– Побудь еще недельку, – просит мама, – корова сдохла, баба очень горюет. Как ты оставишь ее сейчас одну?
Баба сидит на лавке возле летней кухни, смотрит на папину машину, на пса в будке, на своих вшивых кур, на пустой сарай и молчит.
– Я не могу тут оставаться! – чуть не плачу я. – Я больше здесь не могу! Неизвестно, кто умрет на этой неделе!
– Останься, – продолжает мама. – Еда есть, яблоки, грушки, виноград поспеет через несколько дней.
– Да-да, доча, – говорит баба, – оставайся, тут есть и то и се.
– Подождите меня, – плачу я, – только вещи соберу! Я быстро! Я с вами!
Вбегаю в комнату и наскоро собираю узел со своими майками, шортами, книжками, зубной щеткой, магнитофон «Карпаты», что-то еще.
Слышу, как отцов «запорожец» трогается с места.
– Подождите меня! – опрометью лечу на дорогу, где от отцовского «запорожца» уже и след простыл.
– Зачем вы меня здесь оставили! – Слезы горохом скатываются на грунтовую дорогу.
И вдруг появляется моя корова Ласька, наклоняется, и я вскакиваю ей на спину.
– Давай, Ласька! Скачи за той машиной!
Ласька скачет, как конь, галопом, я подпрыгиваю у нее на спине, ветер развевает мои волосы и осушает слезы. Мы с Ласькой как вошь на коне.
– Ласька! Здесь нельзя оставаться! Здесь кладбище, а не люди! Я им ничем не могу помочь!
Младшие Васильковские выбегают со своего двора мне навстречу и радостно пританцовывают.
– Она умерла! Тетка умерла! – кричат они.
– Отлично! – отвечаю я и скачу дальше.
– Мне нужно подкрепиться, – оборачивает ко мне голову Ласька, – не догоню машину, если не подкреплюсь!
Я отрываю кусок от своего бедра и бросаю Лаське в пасть.
Нас замечают родители в машине. Мама говорит папе:
– Езжай скорее! Она уже на хвосте!
– Как я тебе поеду скорее, – нервничает папа, – у меня газовый баллон протекает!
– Ласька! Давай, милая! Мы их можем даже перегнать! – победно кричу я. – Без трусов очень неплохо, оказывается! Ласька, давай! Перегоняем! Погнали отсюда!
– Ох, Таня, – кокетливо посмеивается Ласька. – Ну и псишки мы с тобой! Уж такие псишки!
Цветка и ее я
Когда я родилась, ей было шесть лет и она варила свой первый бульон.
Мама лежала в родильном доме. Папа уже неделю ел одни консервы и жареные яйца. Не мылся, не менял носки, не стелил постель, а спал прямо в кресле перед телевизором. Цветка ходила в свой детский садик и рассказывала всем, что мама поехала в Венгрию покупать ей модную зимнюю куртку.