Лавка старинных диковин (сборник)

Рахиль Кристиансен уже была здесь, за столиком возле двери. Перед ней стояла чашка чая. Место было темным и почти безлюдным.

Рахиль оказалась пышной дамой с миловидным лицом. Возраст – под тридцать. Лицо обрамляли пушистые светло-каштановые волосы. Она поднялась из-за столика навстречу Каслмену:

– Господин Каслмен? Я Рахиль Кристиансен. Это такая трагедия, такая трагедия… Поверьте мне, я и мысли не имела…

– Что все же произошло? – перебил излияния Ричи.

– Могу только предположить.

– Выкладывайте.

– Ну, я не знаю точно. Но Натану крайне не нравилось то, что он делал. Вернее, то, что ему предстояло сделать. Ведь вы были его первым клиентом. Сама идея отобрать человеческую жизнь, даже по согласованию сторон, казалась ему святотатством.

– Тогда зачем он пошел на такую должность? – поинтересовался Ричи.

– Сперва он даже не знал, что ему предстоит забрать человеческую жизнь. Точнее, знал, но старался не думать об этом. Ему очень нужна была работа. Он недавно приехал из Сан-Антонио, чтобы изучать Тору у ребе Томаси. Томаси ведь тоже родом из Сан-Антонио. Думаю, он знал родителей Натана.

– Натан учился в раввинате? – спросил Грелич.

– Прошу прощения?

– Он собирался сам стать раввином?

– Пусть лучше он сам ответит на этот вопрос, – ответила Рахиль. – Это личное дело каждого. Да я и не знаю. Пожалуй, собирался, но мог и передумать. Он как-то пришел на наше собрание, чтобы задать несколько вопросов пастору.

– Собрание?

– Ну да, собрание международного круга христианской дружбы Форт-Уэйна, штат Индиана. Здесь, на Сто семьдесят третьей улице, его представительство.

– И что он спрашивал? – поинтересовался Ричи.

– Какова истинная связь Бога и человека в его мирском житии. Наш пастор уж точно не одобрял убийство.

– Суицид – не совсем убийство, – возразил Грелич.

– Самоубийство – все равно убийство, – ответствовала Рахиль. – И большой грех, даже если господин Ницше его и одобрял.

– А Ницше-то тут при чем? – не понял Грелич.

– Натан всегда его цитировал. И еще Камю.

– Ага, – сказал Грелич. – Он, должно быть, цитировал Камю насчет того, что единственно важный вопрос – это убивать или не убивать себя.

– Вероятно, – согласилась Рахиль. – И еще он говорил об одном древнем греке, по имени Сизый вроде.

– Сизиф? – вопросил Грелич. – Кажется, Натан близок мне по духу.

– Вам так кажется, господин Каслмен? – Рахиль неодобрительно покачала головой.

– Это сейчас с вами Грелич говорит, а не Каслмен. И я здесь потому, что ваш любимец, или любовник, двинулся мозгами или попросту струсил.

– Жуть какая! Тот голос, который пониже, – это вы?

– Ага, и воображаемые пейсы тоже мои. Не обращайте внимания. О чем еще говорил Натан?

– Я почти ничего не знаю. Как-то он говорил о менялах в храме. Думаю, он имел в виду господина Мейера. В любом случае все это ему не нравилось.

– Менялы тоже люди, им жить на что-то нужно, – сказал Грелич.

– Не будем отвлекаться, – вступил в разговор Ричи. – Рахиль, почему вы берете на себя ответственность?

– Я убеждала Натана следовать своей совести. Говорила ему, что совесть – истинный глас Бога. Наверное, его проняло. Но поверьте, я и предположить не могла, что он решится на такое. Если, конечно, это его рук дело.

– Вы знаете, где мы можем найти Натана Когана? – спросил Ричи.

Женщина открыла сумочку и достала клочок бумаги:

– Вот его адрес, а вот адрес его раввина. Это все, что я могу для вас сделать. Да, вот еще что. Натан очень увлекается шахматами. Как-то мы даже были в шахматном клубе. Не помню, где это. Может, в центре? Клуб мне понравился.

В клубе «Маршалл» Натана не обнаружили. Зато нашли его в Манхэттенском шахматном клубе на Девятой Западной улице, в Гринвич-Виллидже. На него указал директор клуба. Натан оказался высоким худым бледным юношей с темными волосами. Он сгорбился за первой доской над защитой Нимцовича. Венгерский гроссмейстер Эмиль Бобул играл белыми. Бобул случайно зашел в клуб сыграть партейку-другую, но явно встретил в лице Натана серьезного соперника. Натан согнулся над доской, одной рукой подперев скулу, другую положив на шахматные часы.

Через какое-то время Натан заметил и узнал Грелича, минуту подумал, разлепил губы, тряхнул головой и прошептал что-то Бобулу. Гроссмейстер кивнул в ответ. Натан еще что-то пробормотал. Бобул пожал плечами. Натан перевернул на доске своего короля, поднялся с места и направился к Греличу:

– Господин Грелич, думаю, мне нужно вам кое-что объяснить.

– Сделайте одолжение, – сказал Грелич.

После чашечки кофе в ближайшем кафетерии Натан сказал, почему он прервал операцию:

– Я знал, что мне бы лучше этого не делать. Самоубийство и передача тела узаконены, не следует пытаться обойти санкционированные государством процедуры. Господина Каслмена я пересадил в другое тело, не испытывая никаких угрызений совести. Если господин Грелич решился пустить в свое тело господина Каслмена, это не мое дело. Но когда наступила пора «выключить» Грелича, уничтожить его электрохимические связи, то есть приговорить его к смерти, я засомневался. И колебался слишком долго. Я просто ушел. Я говорил себе: какая твоя работа? Щелкать переключателями и нажимать на кнопки. Но я принял все это близко к сердцу. Они хотели сделать меня палачом. Чтобы я сознательно пошел на это. Для меня слишком.

Стрелки часов перевалили за одиннадцать вечера, когда Ричи-Грелич вернулся в свою квартиру, по пути перекусив в ирландском пабе. Хоть Грелич и был вегетарианцем, он не воспротивился, когда Ричи заказал себе сэндвич с говяжьей солониной, домашнее жаркое, небольшой салат из зелени и пинту красного «Киллиана».

– Надеюсь, ты не против, – сказал Ричи, впиваясь зубами в сэндвич.

– С чего вдруг? Я тебе продал свое тело. Если нравится портить его паршивой трефной [18] пищей, это твои проблемы.

18

Трефной– некошерный.

– Еще пива?

– Как хочешь.

Вторую пинту Ричи не заказал. Не хотелось бы добираться до душа на четвереньках. И еще его интересовало, как пройдет эта ночь. Вчера он был истощен морально и физически. Как-то оно сегодня будет? Словно в первый раз. Он чувствовал себя неуютно, осознавая, что спит с Греличем, даже если и в одном теле. Он вообще сможет уснуть? Ричи надеялся на естественную потребность тела в отдыхе – оно само заснет, когда в этом возникнет необходимость.

Но чье это тело? Понимало ли оно когда-нибудь, какому разуму принадлежит? Понимает ли само тело – не Каслмен, не Грелич, само тело, – что теперь оно называется по-другому?

В квартире Грелич принял душ, нашел комплект пижамы Ричи и переоделся. Не обсуждая это с Ричи, лег на кровать, выключил лампу, обхватил подушку и уснул.

Ричи лежал в теле совершенно без сна, ему было жуть как неудобно. Он смотрел на блики от проезжающих мимо дома машин.

Он пробовал убежать прочь из бессонной ночи. Он наблюдал игру света и тени на потолке – замысловатые гипнотизирующие узоры. Он чувствовал себя несчастным оттого, что не имеет собственного тела, что не может подняться, пойти на кухню и сделать бутерброд, посмотреть телевизор, сыграть на компьютере. Вместо него Грелич управляет телом, а он, Ричи, пролежит здесь всю ночь, глядя в потолок. Он даже не может подняться, чтобы выпить. Нужно бы поговорить с Греличем на этот счет, если текущее положение вещей затянется. А он страстно желал, чтобы оно быстрее закончилось. Как он может спать в незнакомом теле, разделяя черепную коробку с человеком, которого он едва знает? У любого на его месте в таких обстоятельствах была бы бессонница. С этой мыслью Ричи и заснул.