Лазарит

— Мне отрадно слышать об этом, ваше величество, — поклонился Уильям де Шампер. Глаза его вспыхнули.

Ричард следил за ним исподлобья.

— Замечу, что большинство из них собрал, экипировал и переправил сюда мой добрый друг Робер де Сабле, с которым вы уже имели удовольствие познакомиться. Мне думается, что именно его вскоре изберут Великим магистром ордена тамплиеров.

При этих словах короля маршал понадеялся, что его лицо не выразило всей глубины горечи, которая наполнила его душу. И хотя он продолжал твердить про себя, словно заклинание, девиз ордена: «Не нам, не нам, а имени Твоему, Господи!» — сердце его болезненно сжалось.

— Выборы Великого магистра со дня основания производит капитул ордена, — сухо заметил де Шампер.

— Аминь, — тряхнул золотисто-рыжей гривой Ричард. — Но повторю: более тысячи прекрасно обученных рыцарей из Анжу и Англии, Аквитании и Пуатье, Мэна и Нормандии, а также французы и итальянцы. Всех их объединил Робер де Сабле, пользующийся глубоким уважением среди братьев ордена Храма. И когда соберется капитул, в который, помимо вновь прибывших тамплиеров, войдет и ваша сотня испытанных воинов Святой земли, — как вы полагаете, за кого будет подано большинство голосов?

— За того, кого сочтут наиболее достойным, — ответил Уильям де Шампер, ощутив, как тускнеет свет мечты в его душе. Стать главой ордена, которому отдана жизнь, заботиться о нем, вложить в него опыт, накопленный за годы служения в Святой земле, — все это уже не для него.

Ричард словно прочитал его мысли.

— Я поддержу Робера де Сабле, если кого-то заинтересует мое мнение, — негромко проговорил он. — И это будет справедливо, ибо мне уже не раз намекали, что коль я поддерживаю избрание своего родственника — то есть вас, кузен, значит пытаюсь установить контроль над орденом.

Король впервые назвал Уильяма «кузеном», подчеркнув их родственную связь. Но тамплиера это нисколько не обрадовало, ибо родство с Ричардом Плантагенетом отныне ни в чем не способствовало его избранию на пост магистра.

— Я приму выбор капитула с покорностью и смирением, — маршал склонил голову.

— Превосходно! — Ричард дружески хлопнул его по плечу. — Я несказанно рад, что мы с вами, мессир де Шампер, не имеем разногласий в этом непростом вопросе!

Король шумно перевел дыхание, выпрямился — и львы на груди его алой туники заблистали золотом в лучах заходящего солнца. Сейчас Ричард смотрел на море, которое в этот час из лазурного становилось винно-багряным. Мачты кораблей, заполнявших бухту Лимассола, казались темным лесом на его фоне.

— Божественная красота! — улыбнулся король, и в уголках его глаз появились легкие лучистые морщинки.

— Знаете ли, кузен, — продолжал он, отбрасывая назад упавшую на высокое чело золотистую прядь, — я и не предполагал, что беседа с вами окажется для меня настолько важной и поучительной, что я даже забуду о красоте — я имею в виду мою очаровательную Беренгарию. Она воистину ангел! Ни словом не упрекнула меня, когда я сообщил, что покину ее ради беседы с маршалом ордена. Но теперь я должен всецело принадлежать супруге. Я уведу ее из-за стола, не теряя ни минуты, пока пир еще в разгаре и рыцари по старой традиции не начали провозглашать скабрезности, касающиеся первой брачной ночи. Беренгария слишком чиста и ранима, чтобы выслушивать подобное.

Маршал, поняв, что в мыслях король уже далеко, молча поклонился.

Брачная ночь, прекрасная и нежная женщина, ожидающая своего мужа — великого короля. Он неожиданно вспомнил, как трепетала ее ладонь в его руке перед венчанием, и пожелал, чтобы Ричард был ласков с супругой. Беренгария так застенчива, а английский Лев…

Он невольно потер плечо, по которому минутой ранее хлопнул Ричард. В его руке чувствовалась недюжинная мощь — настоящая львиная лапа. Вместе с тем он добр и чуток, ибо щадит скромность наваррской принцессы.

Размышлять о короле и его избраннице сейчас было легче, чем о рухнувших надеждах.

Уильям медленно двинулся среди пышных куртин сада, любуясь благоухающими цветами и вдыхая запах свежести, водорослей и соли, который приносил вечерний бриз. Вечерние тени уже ползли по ослепительно-белому утрамбованному песку аллеи.

Честолюбивые стремления… — внезапно подумал он. — Разве в прошлом он не отказался от них, приняв решение покинуть семью и лишив себя права унаследовать земли и баронский титул де Шамперов?

Эти мысли снова вернулись к нему, едва он заметил у фонтана, скрытого живой изгородью, свою сестру. Маршал остановился в тени раскидистой акации, глядя на озаренную последними отсветами заката Джоанну.

Она сидела в полном одиночестве у края мраморного бассейна, рассеянно глядя на струйки воды, сбегавшие в бассейн и колебавшие его зеркальную поверхность. Голова ее казалась поникшей под бременем тяжелых темных кос, заплетенных от самых висков, золотой обруч охватывал лоб, а прикрепленная к нему вуаль лежала благородными складками. Фиолетовый бархат платья в этот полусумеречный час казался почти черным.

Только теперь маршал понял, насколько эта молодая женщина красива. Третьего дня, когда Джоанна только что ступила на землю Кипра, она показалась Уильяму легкомысленной капризной пустышкой, готовой по любому поводу захихикать или надуться. Но сейчас его сестра выглядела блистательной знатной дамой, истинной принцессой, чему способствовали и гербовые львы Плантагенетов, вышитые золотом на ниспадающих рукавах ее платья. Должно быть, королева Иоанна уступила сестре один из своих нарядов — где же еще паломница Джоанна де Ринель, утратившая в пути весь свой гардероб, могла раздобыть столь пышный туалет?

Сходство с Иоанной Уильям отметил сразу, впервые увидев обеих женщин рядом, но на самом деле Джоанна больше походила на их мать — леди Милдрэд де Шампер. А ее улыбка была такой же, как у Артура де Шампера, — светлой и открытой, из тех, на которые непременно хочется ответить улыбкой. И тем не менее Уильям старался ее избегать.

Он и сейчас не хотел приближаться к Джоанне. Следовало бы сразу уйти, но он невольно задержался, и лишь несколько мгновений спустя осознал, что любуется младшей сестрой.

Джоанна все еще не замечала его присутствия. Она казалась задумчивой и печальной, хотя в минувшие два дня, когда Уильям украдкой наблюдал за нею, Джоанна выглядела жизнерадостной и весьма довольной тем, что ее опасное путешествие наконец-то завершилось и она окружена почетом и вниманием, к которым привыкла дома. На пиру она без всякого смущения отвечала на изысканные любезности рыцарей и прелатов, а затем превосходно спела для новобрачных свадебную песню, аккомпанируя себе на лютне. Сам король Ричард подхватывал припев и улыбался своей кузине куда охотнее, чем ее родной брат.