Льды уходят в океан
Шрифт:
И тогда капитан сказал:
— Право на борт!
Возможно, Цапля не сразу его понял. И штурман тоже. Право на борт? Развернуть корабль на такой волне? Ослышались, наверное. Максим не безумец, чтобы отдать такой приказ. Их перевернет в два счета, никто не успеет и глазом моргнуть.
Капитан плечом оттеснил Цаплю, положил руки на штурвал. Бросил через плечо:
— Передать команде: всем надеть спасательные пояса!
Никто не двинулся с места. Только Кирилл подался к капитану, побелевшими губами прошептал:
— Правильно, Максим Петрович...
— Я сказал, всем надеть
Было мгновение, когда траулер как бы повис над пропастью, задрожав всем истрепанным бурей телом. Левый борт обнажился до киля, палуба накренилась почти вертикально, и мачты зарылись в пену. А в двух-трех десятках метров, бешено ревя, на «девятку» неслась закрученная кверху волна, и когти ее уже цеплялись за корабль.
Катастрофа казалась неизбежной.
Саня, штурман, Кирилл Ванин и Цапля, словно загипнотизированные, смотрели на приближающийся вал, не в силах оторвать глаз от этого страшного зрелища. И каждый из них думал только об одном: конец! Теперь — конец! Теперь не поможет никакое чудо...
То ли это было простой случайностью, то ли Максим Петрович все правильно рассчитал, но вместо того чтобы опрокинуть «девятку», волна ударила ей в киль, и траулер начал медленно заваливать на левый борт. Потом он провалился вниз, взлетел на гребень одной волны, другой, и всякий раз нос его все круче разворачивался по ветру, пока шквалы не стали бить прямо в корму. Только тогда капитан подозвал Цаплю, передал ему штурвал и сказал:
— Так держи.
4
Саня писал Марку и Людмиле:
«Мы догнали «семерку» часа через два. Ее несло к островам Зеленого мыса, а кто из моряков не знает, какие там рифы! Думать о том, что Дымову удастся остановиться на якорях, не приходилось, в такой шторм якоря бросать бесполезно. Оставалось только одно: брать «семерку» на буксир.
Смешно, правда? Шторм хотя и начал слабеть, но был еще не меньше девяти баллов. Мы измотались до предела, кое-кто уже стал скулить: и «семерке», дескать, не поможем, и самих акулы сожрут. А Максим говорит: «У кого слабые нервы, тот может отсидеться в кубрике. Разрешаю».
Между прочим, «отсиживаться» в кубрике желающих не нашлось: кому охота играть в ящик вслепую?..
Когда мы увидели «семерку», у нас волосы встали дыбом. Грузовые стрелы посносило к черту, палубную надстройку смело, ванты болтаются, а люди... Столько времени смотреть смерти в глаза — это не шутка. Они были похожими на мертвецов, эти люди. Никто из них уже ни на что не надеялся, ни во что не верил. Вроде как примирились с неизбежным концом. Понимаете?
И вот — мы. Там, на «семерке», наверное, подумали: это — «Летучий голландец»! Разве могли они ожидать, что снова нас увидят?
Сейчас уже все позади, и то, что мы пережили, кажется не таким страшным. А тогда...
Десяток раз мы пытались подойти к «семерке», чтобы бросить ей буксир, но ничего из этого не выходило. Максим рассвирепел. Не человек, а зверь. Мечется по палубе, что-то кричит, его никто не слышит, и он еще больше свирепеет.
Потом опять сам стал у руля и пошел на сближение. Мы понимали: сейчас
он выкинет какой-нибудь отчаянный номер. Приготовились к самому худшему. Нас могло ударить о «семерку» так, что ни от нее, ни от нашей посудины не осталось бы и щепы. Максим, конечно, понимал это не хуже нас. Понимал и капитан Дымов.С «семерки» засигналили: «Справлюсь сам, уходите...»
Максим сказал:
— Передайте Дымову: «Пошел ты к...»
Да-а, Максим — это моряк! Такой моряк, на которого надо молиться. Я и сейчас не могу объяснить, как ему удалось избежать катастрофы. Мы взяли «семерку» в тот момент, когда до рифов оставалось уже две-три мили. Мы уже слышали, какой там стоит рев. Страшно даже подумать, что было бы с «семеркой», если бы не Максим.
Мы повели ее к Сенегалу. К ночи шторм затих, будто его и не было. А утром — Дакар. Наверное, весь Сенегал сбежался в порт, чтобы посмотреть на русских моряков, сумевших уйти от «черной метлы».
Мы приоделись, побрились и вышли на палубу. Мы улыбались сенегальцам и стоя спали...
А потом нас оттащили в укромный уголок, и теперь мы приводим «девятку» в порядок. Ее изрядно потрепало, работы хватит. Сколько тут простоим — известно одному аллаху да Максиму. Но ни аллах, ни Максим об этом не говорят. «Пишите своим, что все в порядке, — сказал Максим. — Постараюсь отправить ваши письма на родину».
Вот пока и все. А как живете вы?..»
А как живут они?
Степа Ваненга как-то сказал Марку:
— Ты, Марк Талалин, почему не женишься на Людке? Худо ведь так-то: все вместе да вместе, день с ней, ночь с ней — и по разным домам. Ты давай женись, пускай Людка детей тебе рожает.
Слово в слово Марк передал этот разговор Людмиле. Думал, отшутится, посмеется. Но она спросила:
— А ты?
— Что я? — не понял Марк.
— Что ты ему ответил?
— Я?.. Сказал, что это больше зависит от Людки, чем от меня.
— От Людки? По-твоему, на Людку можно взвалить все, что положено нести обоим? Пусть Людка все тащит сама?
— Что все? — спросил Марк. — Ты говоришь это так, будто в чем-то меня обвиняешь.
Людмила покачала головой.
— Нет, Марк, я ни в чем тебя не обвиняю. — Она подошла, положила руки ему на плечи, улыбнулась. — Ну, чего ты такой хмурый, Марк? Я чем-нибудь обидела тебя?
Марк осторожно снял ее руки, сказал:
— Я хочу во всем разобраться. До конца. И ты мне все должна объяснить. Все, ничего не скрывая.
— Но это не так просто, Марк... Раньше я, признаюсь, осуждала тех девушек, которые «день с ним, ночь с ним — и по разным домам...». Что-то казалось мне в поведении таких девушек нечистым. Понимаешь, таких!
Людмила дважды подчеркнула слово «таких».
«Она и себя презирает», — с отчаянием подумал Марк.
А она думала: «Боже, неужели Марк ничего не понимает? Увидел бы он, какие взгляды бросает на меня Марина! Сочувствие ее — словно отрава: и выпил бы, да уж очень горько».
Марина... Если бы только одна Марина... Людмила вспомнила, как несколько дней назад она совсем случайно услышала разговор, который словно все перевернул в ней, и она долго не могла избавиться от ощущения, что ее ктото отхлестал по щекам.