Льды уходят в океан

— А вы хотели бы растить ангелочков? — усмехнулся Лютиков. — Неужели вам незнакома такая простая истина: коммунизм — это прежде всего экономическая база. Бытие определяет сознание... Когда у нас будет эта база, мораль той части молодежи — если даже согласиться с вами, что она существует не только в вашем воображении, — придет в норму сама по себе. Потому что полностью исчезнут аморальные поступки: воровство, тунеядство и тому подобное. И еще потому, что высокое сознание большинства подавит все низменное горстки неустойчивых в моральном отношении. Надеюсь, с этим вы согласны?

— Конечно, нет! — горячо сказал Смайдов. — Этак каждый, кто несет ответственность за воспитание молодежи, может сидеть сложа руки и ждать у моря погоды... Тогда зачем нужны нам... ну, те же дружины?

— Дружины?.. Какая связь? При чем тут дружины?.. И вообще, как можно мешать отвлеченные споры с практическими делами?.. Я не понимаю вас, товарищ Смайдов. — Лютиков встал, взял со стола перчатки, несколько раз хлопнул ими по ладони и, резко меняя тему, спросил: — Скажите, это по вашей инициативе замяли жалобу Езерского? Разве вам не ясно, что такие действия подрывают ваш же авторитет? Почему ее не разобрали хотя бы на месткоме?

— У вас не совсем точная информация, Сергей Ананьевич, — спокойно возразил Смайдов. — Жалобу Езерского разбирали. И не придали значения этой жалобе, потому что сами рабочие осудили действия Езерского на Шпицбергене. Талалин, Байкин, Думин и другие...

— Вот как! Что ж, похвально, что вы сумели так сплотить коллектив. — В голосе Лютикова звучала насмешка. — Похвально... Кстати, когда у нас отчетно-выборное партсобрание? Сроки, кажется, уже подходят?

«Вот за этим он, конечно, и пришел. Напомнить о разговоре, который состоялся у него в кабинете. Неужели действительно надеется, что я сам подам в отставку?» — подумал Петр Константинович, а вслух сказал:

— Я все-таки написал докладную записку в горком.

Прошу, чтобы один из ближайших активов собрали специально по вопросу воспитания молодежи.

Лютикова это сообщение, однако, не взволновало. Или он просто сумел сделать вид, что остался спокоен.

— Когда-то в дни своей молодости, — Лютиков, кажется, улыбнулся, — я тоже был вот таким же прожектером. Высасывал проблемы из пальцев и писал в обком, даже в ЦК. И был уверен: получат — сразу же всполошатся. Как мы, мол, сами не додумались до этого! И как хорошо, что есть такие коммунисты, как Лютиков, которые день и ночь пекутся о наших нерешенных проблемах!.. Могу по-дружески признаться: ждал, что однажды меня вызовут в Москву и скажут: «Не согласитесь ли вы, Сергей Ананьевич, поработать в аппарате ЦК? Первое время инструктором, а потом...»

— Странно, что вы так и не сделали карьеру, — усмехнулся Смайдов. — Не хочу скрывать, Сергей Ананьевич, в докладной я позволил себе коснуться и нашего с вами спора.

— Вот как? — Лютиков снова хлопнул перчатками по ладони. — Вы, оказывается, не теряете времени даром. Это что же — ход конем?

Петр Константинович удивленно посмотрел на Лютикова:

— Я неважный шахматист, Сергей Ананьевич. И, кроме того, никогда не сравнивал свою жизнь с шахматной доской. А впрочем... мы говорим на разных языках.

— Пожалуй. — Лютиков, не прощаясь, направился к двери. Уже держась за ручку, обернулся, бросил небрежно: — До встречи.

5

«Почему меня так не тянуло к ней, когда она была со мной? — думал Илья. — Почему раньше казалось: не она, так другая, свет не сошелся на ней клином, можно протоптать тропинки и к другим оконцам, у которых сидят и поют пташки с длинными ресницами. Не Марина — так Ольга, не Ольга — так Нина... Мало их, что ли?.. Оказывается, все не так просто. Дорожку-то протоптать нетрудно, да толку-то что во всем этом? Ни радости, ни волнения...»

Марк работал рядом — приваривал новые стрингера. Он сидел на корточках с опущенной на лицо защитной маской, и, когда под его электродом вспыхивала дуга,

Беседин видел, как сварщик коротко, едва заметно, откидывает голову назад. Потом снова, так же незаметно, наклоняется и внимательно всматривается в свариваемые части.

Опытным глазом Беседин замечал: ни одного лишнего движения, все рассчитано, словно это не человек, а автомат. И в то же время в позе Марка, в том, как он легко и уверенно работает электродом, нельзя было не увидеть какой-то особенной красоты. Сам отличный мастер своего дела, Беседин и в других ценил высокое мастерство, хотя никогда не выказывал восхищения. Сейчас ему вдруг захотелось сесть рядом с Марком, сказать: «Слушай, Талалин, ты — тоже художник. Как и я. И плевать нам на то, что между нами не все было гладко. Давай забудем старое и вдвоем покажем класс. Согласен?»

Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Марк отложил держатель в сторону, приподнял маску и поудобнее уселся на шпангоут. Волосы у него, как всегда, были спутаны, он кое-как пригладил их рукой и посмотрел на Беседина.

— Кажется, время перерыва, бригадир, — сказал он.

Беседин взглянул на часы.

— Да, пожалуй. — И совсем неожиданно спросил: — Ты знаешь, что Марина опять работает сварщицей?

— Слышал, — коротко ответил Марк. — Молодец.

— Молодец? — Илья поближе придвинулся к Марку. — А я думаю, что наша профессия не для баб. — Он засмеялся. — Вольтова дуга засушивает их.

Марк встал, потянулся.

— Может быть. Ты идешь в столовую?

Ему не хотелось говорить с Бесединым о Марине. Ему вообще не хотелось о ней говорить. Хотя Марина и стала для него чужой, он знал: его всегда будет связывать с ней прошлое. И он никому не позволит пачкать ее имя.

Беседин сказал:

— Ты не хочешь говорить о ней, я знаю. Ты, наверно, будешь помнить ее сто лет. А на черта она нужна тебе такая? Если бы от меня ушла девка, я плюнул бы ей вслед, и конец. Других, что ли, нет?

Марк вскинул на него злые глаза:

— Она ведь и от тебя ушла... Чего ж не плюешь?

— Ха! — Илья сплюнул под ноги. — Видишь, еще не родилась такая красотка, чтобы сама ушла от Беседина. Понял, Талалие?

— Понял. Ты весь сделан из фальши, Беседин. Тебе не тяжело жить? Я бы не мог так...

Илья усмехнулся.

— Старая песня, Марк Талалин: Беседин — фальшивый, Беседин — рвач, Беседин — такой, Беседин — сякой. А хочешь, я скажу, что тебе мешает увидеть в Беседине настоящего человека?

— Давай.

— Ревность! И я тебе прощаю, Талалин. Потому что я не дурак и знаю, что это за штучка такая, ревность. О-о! Это, брат, такая вещь, что из любого человека сделает зверя. Лютого зверя! Я вот минуту назад смотрел на твою работу и думал: красиво работает Талалин. Художник, каких мало. Поставить бы его рядом со мной, локоть к локтю, и пригласить бы всех докеров, чтоб поглядели. Голову наотрез даю — сказали бы: сказка! Согласен?.. Но тут же подумал: не выйдет!

— Пожалуй, не выйдет, — согласился Марк.