Лебедь и дракон

Солнечный свет не мог проникнуть так глубоко под землю. Место моего заточения оставалось полутемным и сырым. От стен исходил запах плесени. Мох пробивался меж камней. В тюрьме он выглядел ярко-изумрудным и свежим, как в лесу после дождя. Я мог вычислять время суток, только по приходам никса. Он каждый вечер приносил еду, а сам садился на каменной скамье рядом с моей камерой и до рассвета играл на арфе. Днем он обычно отсутствовал, скача по вольным просторам в облике породистого коня. Для него было развлечением вводить людей в заблуждение и даже похищать юных барышень.

Шесть обворожительных дам, смеясь и споря между собой, проходили под решетками моей тюрьмы. Каждая из них носила на поясе позолоченное веретено. Этих дев из свиты колдуна Камиль называл волшебными пряхами.

Недалеко от мрачных казематов и каменных мешков находилась зала или крипта, где за работой пели пряхи. Я до сих пор слышу их журчащие, неземные, зловещие голоса и тихий, серебристый смех.

Самая юная из них, Шантель, проходя мимо кованых решеток, бросала на меня долгий, печальный взгляд, полный тоски и сочувствия. Она носила на голове зеленый колпак с вуалью поверх рыжих волос и напоминала мне старомодную фею с картинки букваря. На ее кушаке висело такое же веретено, как и у ее подруг. В ушах покачивались серьги. Огромные глаза казались влюбленными и мечтательными.

Ее подруги, напротив. походили на грациозных львиц. В них не было и следа доброты. Они зло подшучивали над узниками и даже над Камилем. Старшие пряхи, Мадлен, Нирисса и Пантея, любили сравнивать его с бродячим арфистом. Конечно же, он обижался.

Роза встрепенулась, услышав знакомые имена. Затем перевела взгляд на причудливые символы, начертанные мелом у дверного косяка. Ей показалось, что буквы заклинания выгнулись дугой, а дверь оплели невидимые чары, которые никому не позволят подслушать рассказ. Эдвин откинул со лба золотистую прядь. Начал расправлять кружевные манжеты, пытаясь сделать вид, что они интересует его куда больше, чем воспоминания. Он рассказал уже слишком много. Открыл свою душу, как на исповеди. Теперь придется довести рассказ до конца.

– - Меня посещали прекрасные видения, - продолжил Эдвин.
– Я засыпал прямо на соломе и видел восхитительные сны о других временах и заморских странах. Путь сновидений вел меня через пустоши, горные перевалы, через покинутые людьми селения и жаркие тропические леса. Каждый раз я, словно в тумане, видел необитаемые дворцы, крепости и терема. Через разные страны я неизменно приходил к величественному замку. Входил во внутренний двор, видел перед собой колодец, где ковшик плавал по кристально чистой воде, но стоило мне взглянуть на воду, как там вместо моего лица проступало отражение головы золотого дракона.

Однажды Шантель разбудила меня от сладостного забытья. Она просунула руку сквозь прутья решетки, в надежде дотянуться до меня. Я отшатнулся от ее прикосновения, как от чумы. В этот миг она казалась мне опаснее всех остальных демонических созданий, разгуливающих по подземелью. Даже ее исполненные грации движения сильно смахивали на повадки дикой пантеры. Только вот глаза были исполнены прежней грустью.

– - Бедный мальчик, - произнесла она сладким, певучим голосом.
– Безрассудный, златовласый дуэлянт. Неужели ты не понимаешь, что если не станешь служить ему, то он убьет тебя, как твоих братьев.

Я тут же понял, о ком она говорила, и дерзко ответил, что никогда не стану ничьим слугой, а грамоту и прочие науки предпочитаю оставить ученым мужам. Вот если бы у меня был меч, то выбраться из темницы не составило бы труда. В довершение всего, я объяснил, что ее хозяин ошибся, похитив меня, а не одного из королевских секретарей, которые за приличную оплату с одинаковым успехом строчили бы как указы короля, так и заклинания чародея.

Шантель выслушала меня без возражений и удрученно покачала головой.

– - Я не стану служить ему, - снова повторил я.

– - Нет, станешь, - непререкаемым тоном заявила Шантель.

– Иначе никогда не будешь достоин нашей госпожи. Помни, за службу тебя ждет вознаграждение.

Сказав это, она быстро отстранилась от решетки и сгинула в темноте подземелья. А мне осталось лишь размышлять над ее словами. Разбросанные по разным углам камеры книги, как будто ждали, когда я снова возьму их в руки и попрошу открыть мне запретные тайны. Воск со свечи капал в деревянную плошку, заменявшую подсвечник, но тонкий фитиль не уменьшался ни на дюйм. Только тогда я осознал, что посредством колдовства эта свеча пылает уже много дней, но не тает на глазах, как положено горящему воску. В моей голове роились мысли, я представлял себе те чудеса, которые может при желании творить опытный волшебник. В конце концов, я отомкнул застежки книг и когда голоса вновь обратились ко мне, я начал задавать им вопросы. Мои незримые собеседники знали обо всем на свете и ничего не скрывали. Следуя их советам, я научился всему, о чем раньше не мог и помыслить в самых отчаянных мечтах. По моему велению из огонька свечи рождались перламутровые бабочки, гвоздики расцветали прямо на плитах пола или пышный розан распускался на дубовом столе. Лишь двери темницы были закрыты, и ни одно заклинание не смогло отомкнуть тяжелые замки.

Пряхи Арабелла и Кларича приходили доложить мне о последних событиях в смертном мире и сказать, что их хозяин доволен моими трудами.

Разве хоть один принц способен обнаружить в себе такое трудолюбие? Я часами сидел за дубовым столом и учил магические заклинания. Знания, которые я почерпнул из приготовленных для меня книг, пригодились мне и после освобождения. Мое обучение было лишь первой ступенью в подготовке к чему-то важному и значительному. Я знал, что в планах колдуна мне отведена далеко не последняя роль.

Камиль принес мне тома в кожаных переплетах. Время летело, а я сидел и учил алые и черные строки. Буквы плясали у меня перед глазами. Тихие, проникновенные голоса все еще доносились с потертого пергамента страниц, и я беседовал с ними, как с друзьями.

Мне пришлось прочесть слишком многое, и от этого зрение сильно ухудшилось, а в планы колдуна это не входило. Я должен был обладать сверхчеловеческой зоркостью, чтобы служить ему и быть полезным в его интригах.

Он все реже навещал меня, но за краткие минуты, проведенные в моей камере, давал понять, что от меня требуется гораздо больше труда и прилежания, чем от простого человека. Выполняя многочисленные задания, старательно переписывая и расшифровывая магические символы, я сам начал забывать о том, что смертен. В тот мрачный период заточения меня можно было назвать начинающим чародеем.

Однажды вместо привычной величавый фигуры в щегольской мантии, я различил на пороге камеры мерзкий черный силуэт горбуна. Маскировочный плащ позволял ему слиться с полутьмой, но в отсветах огня становилось заметно, что он сгибается под тяжестью своего горба так, как если бы ему на спину водрузили мешок с камнями.

Когда свет коснулся его лица, меня объял невыразимый ужас. Несмотря на разительные перемены, в нем было несложно узнать черты моего хозяина. Как сильно он изменился. Кожу изрезали глубокие морщины, глаза выглядели непривычно крошечными и злыми, а нос с горбинкой, напротив, вытянулся и стал напоминать орлиный клюв. Теперь он выглядел стариком. Я не мог даже предположить, откуда взялся этот мерзкий горб, согнувший его спину.

Когда я спросил, что случилось, он с яростью швырнул аккуратно переписанные заклинания мне в лицо. Стопка бумаг закружилась по камере и легла на пол осенним листопадом. Я заметил, что пальцы колдуна стали узловатыми, а ногти удлинились.