Лечить или любить?

— Биологические отцы детей на горизонте появляются?

— Нет, мы вместе уже четыре года, ни про того, ни про другого я даже не слышал. Понимаете, я люблю Наталью, и к Мишке привязался, хотел бы жить с ними, но… Она успешный человек, умница, красавица, все свое благосостояние создала своими руками, но иногда ведет себя так… — театральный человек скорчил гримаску, пытаясь подобрать слова, — …так, как будто бы все это ей не принадлежит, как будто она живет чужую жизнь. И в любой момент все могут отобрать, и надо всегда быть готовой это защищать когтями, клыками… Кто на нее нападает? Мне это непонятно… и неприятно… Хорошо бы, действительно, разобраться…

— Что ж, попробуем, — пообещала я.

Чтобы распутать ситуацию, мне явно не хватало информации. Но из последующих бесед с Натальей ничего нового не всплывало. Ева, Миша, Андрей. Никаких новых лиц. Никакие «скелеты в шкафу» не маячили. В чем же дело? Я понимала, что важным ключом может быть фраза Андрея: «живет не свою жизнь». Но если не свою, то чью жизнь проживает Наталья?

Удача пришла случайно, без всякого моего «наития». Бесполезно (в который уже раз) разрабатывая тему отцов, я задала провокационный вопрос (полагая, что на сына Наталья переносит какие-то конфликты с бывшим мужем):

— А Миша-то, наверное, внешне на своего отца похож? Вы с Евой стройные, а он вон какой медвежонок… Папа поесть любил?

Наталья окаменела лицом:

— Нет, Мишин отец — невысокий и довольно субтильный мужчина.

— А в кого ж он такой? — строя наивность, надавила я.

С минуту Наталья молча смотрела в окно, потом нервным движением открыла лежащую на коленях сумочку:

— Я знала, что рано или поздно вы докопаетесь… Поэтому принесла… Вот, смотрите.

У меня в руках оказалась фотография очень толстой девочки лет 12, с заплывшими глазками и темными жиденькими косичками по бокам круглой, лоснящейся физиономии.

— Кто это? — спросила я, уже догадавшись.

— Это я, — сказала Наталья. На ее красиво вылепленных скулах совершенно по-мужски ходили желваки. — С детского сада меня дразнили «жиртрестом» и «жиромясокомбинатом». В начальной школе мальчишки подглядывали, как я переодеваюсь на физкультуру, а потом рассказывали друг другу всякие гадости. Я старалась учиться лучше всех, у меня все списывали, но все равно дразнили. Когда в восьмом классе мне понравился мальчик, он сказал, что будет со мной встречаться, если я буду делать за него все контрольные по математике и если никто не увидит и про нас не узнает. Иначе его задразнят вместе со мной. Стоит ли продолжать?

— Когда вам удалось решить эту проблему?

— Сразу после университета. Я с четвертого курса неплохо зарабатывала, нашла человека, который в меня поверил, подобрал методики и… Я с лихвой оплатила все его услуги, но все равно безмерно благодарна ему. Он изменил мою жизнь. А Ева — это бонус на память…

Вот теперь все стало по своим местам. Методики, которые Евин отец использовал для преображения своей сначала клиентки, а потом и любовницы, касались только внешних изменений. Внутри Наталья осталась прежней и — продолжала бороться за место под солнцем от лица толстой, уродливой, всеми гонимой девочки. Свое новое, «более удачное» альтер эго она поместила в Еву. В результате девочка тоже жила «не своей жизнью», но сумела приспособиться к требованиям матери. Чувствительный Андрей играл роль «нервных окончаний» Натальи, закаменевшей в борьбе за жизнь.

И только благодушный Миша решительно не желал вписываться в общую картину. Он, как и сама Наталья в детстве, был толстым обжорой, но совершенно не желал комплексовать по этому поводу. Он не носил брони, но его любили и принимали.

Движимая любовью и тревогой за сына, Наталья настойчиво пыталась «открыть ему глаза» на мир.

— Это он открывает вам глаза, — сказала я Наталье при очередной встрече, когда мы уже обсудили все вышесказанное. — Он — ваш подарок, ваше прозрение. Можно быть толстым, можно быть неагрессивным. Можно быть любым. Не нужно его переделывать. Миша показывает, что нужно наконец-то сделать вам самой. Принять не других, а именно себя, ведь вы же теперь именно такая, какой хотели себя видеть. И тогда мир перестанет быть угрожающим и опасным…

— Я попробую, — неуверенно сказала Наталья. — Но я не уверена, что у меня получится… Как увижу его у холодильника, как вспомню, так прямо крышу сносит…

— Получится, получится, — подбодрила я. — Уж чего-чего, а силы духа вам не занимать…

Удивительно, но когда Наталья перестала бороться с обжорством сына, Миша немного похудел. Наверное, его подсознание сочло свою воспитательную (в отношении матери) задачу выполненной. Впрочем, по окончании школы Миша твердо решил стать кондитером.

Зато Ева существенно пополнела, перевелась на заочный, устроилась на работу в какой-то офис — и вышла замуж за од-ноклассника-программиста.

Наталья и Андрей подумывают об общем ребенке. Миша очень поддерживает эту идею.

Глава 40 Не хочет учиться!

Поскольку я работаю в детской поликлинике, ко мне часто приходят семьи с детьми школьного возраста. И едва ли не самой частой причиной для их обращения к психологу является успеваемость чада. А еще точнее, проблема, выражаемая практически всегда одной и той же фразой: «Понимаете, он (она) совершенно не хочет учиться!»

Реальные проблемы школьной успеваемости (ребенок или подросток не понимает объяснений учителя, не может выучить материал, решить задачу, обобщить, выделить главное и т. д.) количественно меркнут по сравнению с этим ведущим и откровенно экзистенциальным посылом. Особенно это, разумеется, относится к ученикам средней и старшей школы. Родители, как правило, уверены, что если бы он вот прямо сейчас «захотел», «взялся», «не ленился» и т. д., то все с учебой было бы нормально или даже очень хорошо. Удивительно, но учителя, судя по всему, массово поддерживают это странноватое родительское мнение. То есть получается, что ребенку надо просто что-то такое сказать или объяснить (ничего не меняя снаружи), и он-р-раз! — и захочет учиться!

И приходят, и просят: «Ну скажите хоть вы ему, что надо учиться! А то он (она) уже ни нас, ни учителей не слушает!»

А меня, незнакомую тетку, послушает, что ли?! — бормочу я себе под нос и с долей неуверенности спрашиваю вслух: «А может, если он не хочет учиться, тому есть какая-то причина?»

«Да они все сейчас такие!» — в сердцах отвечают родители и ссылаются на компьютер, телевизор и масскульт, которые отвратили их чадо от коллизий романов Достоевского, экономической географии и решения дифференциальных уравнений. Смешно.

Призванное к ответу чадо сидит на банкетке в кабинете, шаркает ногами по ковру, крутит в пальцах что попадется и подтверждает, что да, учиться ему не хочется совершенно. Уже давно. А может, и никогда не хотелось, просто оно боялось, что родители и учителя будут ругаться. Точно оно уже не помнит.

— Но что же нам с ним теперь делать? — восклицают обескураженные родители. — Ведь без образования-то никуда…

И мне уже не смешно.

Скажу сразу: несмотря на обширнейшую практику по этому животрепещущему в родительских сердцах вопросу, у меня так и не появилось никакого внятного алгоритма его решения.