Лед Апокалипсиса 3

— Короче, помнишь, я рассказывал тебе про реку?

— Помню, конечно. Меня сей феномен тоже здорово озадачил, но не более того. А вот тебя она прямо-таки беспокоит. Ты знаешь, что неподалёку от базы Шафороста они обнаружили подземную реку, вернее, подлёдную. Там стекаются тающие воды от ледников, и они же предотвращают её замерзание, выступая в качестве шубы. Не скажу, что там прямо Волга, но постоянно текущий ручей. Можешь сходить, посмотреть на него, они с тобой в хороших отношениях, хотя существование реки держат в тайне.

— Не хочу. Меня не интересуют реки как таковые. Для меня было открытием, что река может течь во льдах и направлять свои воды куда-то на юг.

— Ну ладно, может. Не знаю, как это объяснимо с точки зрения физики, но раз она там, значит, может. И?

— Я хочу исследовать её течение.

— Вот и запахло поездкой к черту на кулички. Не считаешь? И давно ты решил заделаться географом?

— Недавно. Дело не в географии.

— А в чём?

— Любая поездка по поверхности сопряжена с риском для жизни, с трещинами, торосами, поломкой, с нападением озверевших местных. В первые месяцы после Катаклизма мы могли перемещаться на расстояние до сто километров в день, я смотрел записи. Даже, наверное, могли бы и двести. А сейчас что-то около восьмидесяти стало практическим потолком. А реально я ездил по чужой территории, незнакомой, там в день выходило сорок-пятьдесят. И этом при моём опыте.

Иваныч кивнул, хотя по нему было видно, что он не понимает, куда я клоню, и слушает он только из большого ко мне уважения.

— Итак, полтинник. Оставим сейчас эту мысль и перейдём к другой, — я сложил руки как католический священник, который ведёт проповедь, а в конце попросит всех скинуться на новую сутану и ремонт храма.

На самом деле я пытался сформулировать собственные мысли.

— Валяй, — он взял большую кружку с надписью «Сталинград» и со звоном помешал в ней сахар.

Наша колония была одной из немногих, кто настолько хорошо был снабжён сахаром, что добавляла его в чай.

— Сахар. Его хватит до Весны! — я показал на кружку.

— Да, Саныч и это благодаря твоему неугомонному характеру, мы перетаскали феноменальное количество и даже часть раздарили, чтобы и другие колонии не передохли.

— А что будет Весной, Иваныч?

— Птички запоют. Если они где-то выжили, конечно. И сахара есть некоторый запас на Весну. Или ты сейчас про семена?

— Нет, я про глобальное. Вот, к примеру, Великая отечественная война…

— Чего? Хера себе переход!

— Говорю в качестве аналогии. Немного кривой, но более подходящей нет. Пока идёт Война, ты сражаешься и среди прочего ждёшь, чтобы она закончилась.

— Да, в этом и есть смысл. И тогда, и сейчас.

— Чтобы вернуться к мирной жизни? И когда ты этого ждёшь, то рассчитываешь на такую же жизнь, как была до Войны.

— Ты сейчас о том, что мир изменился и это необратимо?

— Ну да. С того момента, как сдвинулись первые тонны лавы под Йеллоустоунским супервулканом, мир стал меняться, притом сильно и необратимо. Мир никогда не будет таким же, как до Войны. Мир никогда не будет таким же, как до Катаклизма, в том числе потому, что мы сами изменились. Но если мы говорим про Весну, на которую мы тайком молимся и ждём, тут есть очень практические изменения.

Я подал ему телефон с фото из того старинного учебника по геологии. Там, где было написано про болота, озёра и так далее.

— Ну, какова бы не была Весна, мы будем ей рады и новые условия переживём, — Иваныча написанное не впечатлило.

— А теперь, собственно, вторая мысль, которую я уже озвучивал парням своим. Где я хочу быть во время Весны? Где я хочу быть, когда эта эпоха закончится, а другая, довольно сложная эпоха, начнётся. А в том, что новая эпоха будет сложной, я ни на секунду не сомневаюсь.

— И где ты хочешь быть, Саныч?

— Не знаю. Но меня смущает, что есть только один вариант, тут. Ну или второй — в ледяных постелях. То есть формально мой выбор состоит только в том, чтобы умереть или нет? А я и так уже выбрал «не умереть» и притом не раз выбрал.

— Ладно, допустим. Особого выбора нет. А причём тут река?

— Река, да… Во-первых, если река течёт, то по ней можно сплавится до туда, куда она впадает.

— И куда она течёт по-твоему? Куда ты намылил строить плот?

— Это я и хочу выяснить. Очевидно, что снег выпал по всей планете. Очевидно, что всему человечеству пришлось туго.

— Не то слово.

— Но Весной всё начнёт меняться. Проводник… Мужик тот, я тебе рассказывал, он сказал штуку для него очевидную, что изменился не только климат, но и рельеф. Куда может впадать река?

— Другая река, бессточное озеро или море, — Иваныч перечислил очевидные варианты.

— Вот! Море. Моря не замерзли, хотя Август сказал, что они обмелели и уровень свой не вдруг восстановят. В любом случае, когда начнутся изменения, некоторые из которых будут убийственными, такими как затопления низин, вообще наводнение, заболачивание, когда ты окажешься посреди непроходимых топей. Короче, когда это чудо начнётся, я хочу быть к нему готов.

— И ты решил… Заметь, ты всё равно скатился к странствиям, на то ты и Странник-один, покататься по замёрзшей реке?

— Да. Нет, не совсем так. У нас же есть Климентий.

— Его пошлёшь? Автомобиль-дрон с хорошей связью?

— У отряда сто двенадцать был беспилотник самолётного типа.

— Ты рассказывал. Которому нужна полоса? ВПП?

— Но которую вычистить проще и безопаснее, чем кататься самому. Сколько отсюда до ближайшего моря?

Иваныч достал смартфон и запустил карту. Раньше, чем он принялся мерять вручную, ожил Климентий.

— До Каспийского моря в ранее существовавших границах, а текущие границы мне не известны, девятьсот двадцать два километра по прямой. До Таганрогского залива Азовского моря шестьсот восемнадцать по прямой. До Онежской губы Белого моря одна тысяча двести шестьдесят шесть километров.

— Э-э! Не надо до Белого моря. Проще тут замерзнуть, только забраться повыше. Короче, надо изучать.

— Ну, Саныч, шестьсот километров… Хотя никакого Азовского моря скорее всего нет. То, что не испарилось от дикого похолодания замерзло к херам. Азовское море глубиной было тринадцать метров. Считать надо до Чёрного моря.

— До Чёрного моря, до Керченского пролива восемьсот девяносто четыре километра по прямой, — сейчас же выдал Климентий, вечный участник любых разговоров, которые производились в присутствии устройств. Он с детской непосредственностью сам менял настройки и не стесняясь, слушал всех и всё время, в режиме двадцать четыре на семь.

— А вот Чёрное море, Саныч, оно одно из самых глубоких. Оно хрена с два замёрзнет. Ну может потеряет десяток-другой метров уровня. Понятно же, чтобы снега сколько падало и падало на поверхность суши, вода откуда-то должна браться. Но это море там, никуда не делось.