Лед и вода, вода и лед

И вот тогда, именно в это мгновение, когда Роббан снова что-то проорал, все и произошло. Мир раскололся. Раздвоился. Бьёрн мог видеть, как Роббан и остальные продолжают маршировать в сторону стеклянной двери кафе, но одновременно он увидел и нечто другое. Свою жизнь. В одно мгновение перед ним веером развернулась картина всего его бытия, каждый день, каждый час, каждая минута из тех, что он уже прожил, и каждый день, каждая неделя, каждый год, что ему еще предстояло прожить. И тут же все кончилось, в следующий миг, секунду спустя, он уже не мог припомнить, что именно он видел. Темные дни и светлые. Успех и поражение. Начало и конец. Все.

Он снова опустился на сиденье и закрыл глаза. И попытался вообразить, как рассказал бы об этом священнику, учителю или приятелю, будь среди его знакомых священник, учитель или человек, которого он мог бы назвать приятелем, но в следующую секунду понял, что никогда не сможет описать того, что видел.

Все умрут, подумал он.

Голос у него в сознании тут же ответил:

— Ты умрешь.

Все умрут. Элси и Инес, Ева и Томми, Карл-Эрик и Роббан…

Ты тоже.

Да. Приближается последний день. Неотвратимо. Так зачем мучиться и жить?

Да. Объясни мне. Почему ты живешь?

Я живу, потому что живу.

Нет. Ты живешь потому, что Элси совершила ошибку. Ты — ошибка.

Неправда.

Ты — ошибка. Подумай об этом.

Не хочу.

Вот как. Не хочешь.

Я живу, потому что живу. Этого достаточно.

Дурак. Вот ты кто. Тупица. Простофиля. Ты даже глупее, чем этот Роббан…

Да. Но у меня, по крайней мере, своя квартира.

Конечно. Роскошная. С красными обоями и желтым полом.

Я думал, это будет красиво.

И что, это красиво?

Нет. Я знаю, но…

Что-то извиняет дурной вкус?

Нет, но…

Дурной вкус ведь разоблачает. Говорит кое-что о человеке. Кто ты?

Не знаю.

Да нет. Знаешь.

Парень, у которого дурной вкус.

Более того. Ты — пошлятина. А скоро станешь еще и бывшей пошлятиной.

Не хочу быть…

Думаешь перестать быть пошлятиной? Не получится.

Я не хочу быть бывшим.

Да что ты? Ну и как ты думаешь этого избежать?

Обо мне по-прежнему пишут в каждом номере «Бильджурнала».

А в следующем не напишут.

Откуда ты знаешь?

Знаю. И тогда ты останешься один. Все повернутся к тебе спиной. В точности как Ева…

Я могу снова все наладить! С Евой.

Да что ты? И каким же образом?

Я могу…

Да? Расскажи-ка.

Купить подарок.

О! Впечатляет. Подходящее решение для пошляка.

Она тоже вполне пошлая. И любит подарки.

А зачем тебе жить с пошлой девицей?

Чтобы заткнуть тебе пасть.

Уж мне-то ты пасть не заткнешь. Я ведь внутри тебя. Постоянно.

— Бьёрн!

Легкое прикосновение к плечу. Почти ласковое. Это могла бы быть Ева, если бы голос не принадлежал Сюсанне. Он заставил себя открыть глаза. Это была Сюсанна, сильно накрашенная Сюсанна. Надо сказать ей, что от этой бело-розовой помады зубы у нее кажутся желтыми. Он открыл было рот, но снова закрыл. Пусть это скажет кто-нибудь другой.

— Ты не хочешь поесть?

Он покачал головой.

— Все остальные сейчас едят. И Хассе говорит, что потом ни одного кафе по пути не будет.

— Нет. Я не хочу.

— Но ты же не сможешь поесть в Несшё. Там на тебя набросятся.

— Не хочу.

— Но тут вообще баб нет, понимаешь? Кроме двух поварих в кафе. Толстых. Они ничего тебе не сделают. Правда!

Он закрыл глаза. Голос внутри отдавался эхом: «Пошлятина!»

— Но не бывшая.

Он произнес это вслух. Ответил. Он не хотел. И теперь он слышал изумление в голосе Сюсанны:

— Что?

Он опять открыл глаза:

— Ничего.

— Ты про что?

— Ни про что.

— Фу бля, и противный же ты!

Сюсанна выругалась. Впервые в жизни он услышал, как Сюсанна ругается. И открыл рот, чтобы высказаться на сей счет, но не успел.

— Ты так себя ведешь, что мне даже неудобно. Все остальные веселятся, а ты сидишь как сыч. Что с тобой? А?

Не дожидаясь ответа, она отвернулась и поспешила из автобуса. Бьёрн сидел неподвижно, потом поднялся и провел рукой по челке.

Раз так, надо пойти перекусить.

~~~

Инес отступила назад и окинула взглядом стену перед собой. Белая, определенно белая, однако цветы просвечивают. Извивающиеся белые гирлянды на белом фоне… Красиво.

— Ну? Как дела?

Голос заставил ее вздрогнуть, и за десятую долю секунды до того, как она поняла, что это Биргер, ее тело пронзил страх. Паника хлынула наружу, во все стороны, так что волоски на руках встали дыбом.

— Боже! Как ты напугал!

Биргер продолжал стоять на пороге и не смотрел ей в глаза. Он был в галстуке, но узел ослаблен, а верхняя пуговица расстегнута. Субботняя униформа.

— Извини. Я не хотел. Просто зашел узнать, как дела.

Инес выпрямилась и скользнула взглядом по белой стене:

— Дела идут. Все замечательно.

Биргер проследил за ее взглядом:

— Цветы все равно видно.

— Да. Ну и что.

Наступило молчание, потом Инес наклонилась и обмакнула валик в ванночку с краской. И скорее услышала, чем увидела, как Биргер сделал шаг в комнату.

— Давай помогу!

Краска капала с валика на газеты на полу, и Инес шагнула вперед и отжала его об стену у двери.

— У меня только один валик.

Прозвучало как отказ. Хорошо. Она и собиралась отказать ему. Это ее собственный кабинет.

— Я понял.

Интонация была удрученная, и ее вдруг обожгло стыдом и состраданием, а потом валик снова заскользил по стене. Он, конечно, обдумывает сейчас, как бы ей помешать. Остановить ее. Заставить снова спуститься в кухню. Так что никакого основания для жалости к нему нет. Но все-таки она попыталась загладить впечатление:

— Видишь, насколько стало светлее?