Лёд

— Ага, так вы Бенедикт Герославский.

Я-ононастороженно выпрямилось.

— Кхрр, откуда-то меня знаете, кхрр, слышали где, так?

— Пан Альфред мне пишет, что вы его близкий друг!

Он сложил письмо, замигал из-за очков.

— Прямиком из Конгресувки [219] , говорите. Вот только… что-то не дюже вы выглядите!..

— Я хотел… мог бы я… дело в том, что чиновники из Министерства Зимы…

— Да знаем мы все это, знаем. Вы уж не бойтесь, Белицкий не даст земляку пропасть. Вы уверены, что с вами все хорошо?

219

Имеется в виду территория Царства Польского в составе Россия, имеющая свою собственную конституцию и Конгресс

Я-оноопять закашлялось; после выхода из теплого места на мороз трудно управлять воспаленным горлом.

— По дороге со мной произошел несчастный случай, в Транссибе, кхрр, ну и… видите, — стукнуло палкой.

Тот схватился за голову.

— Так вы приехали на том взорванном поезде! И ничего не говорите! Где остановились?

— В «Чертовой», кхррр, «Руке».

Наиболее богатые прихожане усаживались в собственные сани, выставленные вдоль улицы, образовалась толкучка и замешательство, к тому же к Войславу подбежали его дети в гномьих шубках, припорошенных свежим снегом, с непропорционально большими шапками на маленьких головках, так что на летне-зимнем солнце видны были только носики да щеки; промышленник схватил одного, подсадил другого, поднял третьего. Я-оноотступило, чтобы пропустить женщин, трость скользнула по льду, левое колено сложилось будто резиновое, я-онопошатнулось.

— Ой, Боже ж ты мой, да признайтесь же, я же вижу, что вы больны, в горячке трясетесь, на ногах едва держитесь.

— Перемерз я вчера ночью, кхррр, так. Пан Войслав…

— Позвольте, Бенедикт Герославский, моя супруга, Галинка. Погляди-ка на пана Бенедикта, разве я не прав?

— Вообще-то я…

— Глупости! — и он кивнул кучеру. — Как только Трифон вернется из Холодного, пошлешь его в «Чертову Руку» за вещами пана Бенедикта. Дети, дети, не лижите льда, я сколько раз говорил! Марточка, присмотри, спасибо. Ну все, все, садитесь. Расскажете нам все, что там в Старом Краю слыхать, и про всю авантюру террористическую тоже, так вы знаете, дорогуши, что пан Герославский, знаменитый варшавский математик, приехал на том четверговом Экспрессе, который бомбой взорван? Ну, почему вы не садитесь, уважаемый?

— Меня зовут Бенедикт Герославский, кхххррр, сын Филиппа, — произнесло я-ономедленно, очень четко, на фоне окриков кучеров, фырканья лошадей и недалекого грохота шаманских бубнов. — Отца моего объявили в розыск; его сослали сюда в тысяча девятьсот седьмом, теперь ходит он с лютами. Сам я под прицелом Министерства Зимы. Так что будут неприятности.

— Будут неприятности! Да вы и не доживете до неприятностей, если, как можно скорее, под перину не ляжете! Посмотри на него. Только приехал и уже геройсоленый! Садись, милсударь, и не кочевряжься больше, ведь не каждый день у нас случаются тут такие визиты на краю света Божьего!

Так я-онопопало под крышу семейства Белицких.

Только осмотрев себя в огромном зеркале прихожей их дома, избавилось от последних подозрений в отношении откровенности мотивов пана Войслава: воистину, я-онопредставляло картину нищеты и отчаяния; к старым шрамам, синякам и струпьям прибавился еще нездоровый румянец, капли холодного пота на лбу и нездоровый блеск запухших глаз — несомненный признак болезни. Кашляло часто, долго и с мокрым эхо из глубины груди. Сняв же верхнюю одежду, открыло, вдобавок, побитый череп и пальцы в бинтах. Откуда это, пан Бенедикт? Да вот, из поезда… В женщинах Белицкого тут же открылись наихудшие покровительственные инстинкты.

Пан Войслав Белицкий владел каменным трехэтажным домом в отстроившемся после пожара районе на правом берегу Ангары, на улице Цветистой, перекрестке Заморской; окна выходили на лед реки и южную оконечность Конного острова; если же глядеть из угловых комнат, вдали, над туманом можно было видеть трупные мачты Иннокентьевского Паселка,обиталища железнодорожных рабочих. Как и всякий богатый житель Иркутска, Белицкий содержал в готовности для своей семьи и запасное жилище: целый этаж в домике за Уйской, за речкой Каей. Там имелась и другая кладовая, другие гардеробы; пара слуг поддерживала пустое жилище в готовности к приему семьи; все слуги были вышколены в искусстве скоростного переезда. Когда отстраивали город, объяснял пан Войслав, тогда еще Дорого Мамонтов были не известны.

Из трех женщин в доме — его жены, его сестры и матери — самой шумной и привлекающей внимания была самая старшая, которую я-онов первый день приняло за истинную главу семьи и управителя дома, как это часто бывает по обычаю еще прошлого века, когда мать или овдовевшая бабка, в отсутствии мужчин, пребывающих на работе, на войне, в ссылке или иной жизненной экспедиции, держит железной рукой всю семью и ее имение. Но на второй день дошло, что это самая младшая, Марта Белицкая по сути дела принимает решения по всем ключевым проблемам этого дома, и ее тихое слово значит больше, чем цветастые взрывы аффектов матери. На третий и четвертый день, впрочем, до самого седьмого дня, вообще ничего не понимало, поскольку валялось, полностью погрузившись в горячечных кошмарах, когда два оплаченных паном Войславом доктора, один поляк, другой немец, спорили над кроватью, то ли это воспаление легких, то ли инфекция другого какого внутреннего органа, а может и начало Белой Заразы. На следующую неделю, когда уже поднялось с постели и ходило по дому, питаясь за столом семейства Белицких, играя с их детьми и проводя пополуденные часы с женщинами, а вечера с самим паном Войславом в его угловом кабинете, открытом огромными мираже-стекольными окнами на лед, лед и туман — на следующей неделе узнало самую скрытую тайну: не управительницей, но фактической хозяйкой дома на Цветистой семнадцать была Галина Белицкая de domo [220] Гургала, ибо в ее владении находилось сердце пана Войслава Белицкого.

220

Из дома, в девичестве

Дети — мальчик, девочка и мальчик — ходили у всех по головам, в самом прямом и переносном смысле. Неоднократно я-оновидело пана Войслава, выскакивающего из кабинета (даже и тогда, когда принимал он там посетителей поздно вечером или в праздничный день), громко трубящего и топающего по паркету в слоновьем галопе, что сопровождалось писками и хохотом сыночка или доченьки, или двоих его утех вместе, которых он выносил, сидящих на широком плече, схваченных под мышкой, а один раз даже схватил в зубы воротник самого младшенького, Петра Павла, и так его транспортировал, проявляя возмущение, что мальцы ему мешают в работе, во что, естественно, дома никто не верил. Видело его, спящего после воскресного обеда на шезлонге в салоне, тяжелая рука съезжала с газетой на пол, из под тужурки вылезал выпуклый, плотно обтянутый живот; и вот на это громадное брюхо, словно на заколдованную гору карабкалась, прикусывая высунутый язычок, Михася, чтобы зайтись смехом, когда пан Войслав просыпался, сама же она хорошенько расположилась на самом экваторе; тогда она начинала подскакивать, словно на надувном шарике, а пан Войслав издавал потешные звуки. Иногда же он только делал вид, будто продолжает спать, только храпел все сильнее, заставляя волноваться пышные усы и раскидистую бороду, а брюхо — колыхаться, отчего, в соответствии с ритмом глубоких вдохов и выдохов отца, девочка поднималась и опадала, в конце концов, расплющиваясь на теле отца и хватая пальчиками эту бороде, чтобы не упасть — вот какими безумными были эти скачки.

Сказало пани Галине, что, видно, ужасно разбалованные дети у них вырастут. Совсем другие правила воспитания в добрых домах богатой шляхты и горожан на Родине.

Та очень удивилась.

— Разбалованные? Пан Бенедикт, мы их не балуем, мы их любим.

— Вот именно.

Она лишь странно глянула.

Пани Галина, не отличавшаяся необычной красотой, зато необычайной деликатностью и теплом, устанавливала ритм домашней жизни в отсутствие мужа, то есть — в течение большей части дня, когда пан Войслав ездил по холадницами фабрикам Холодного Николаевска или же пребывал в своих привокзальных складах. Пани Галина редко когда отдавала приказы даже слугам (а если и отдавала, то делала это со странной робостью, чуть ли не шепотом). Говоря по правде, ей и не нужно было чего-либо приказывать, поскольку все прекрасно знали свое место и обязанности, и весь дом действовал по задумке пани Галины. Когда я-оноотдыхало в постели после горячки, она зашла как-то раз после завтрака с целой охапкой книг и журналов, предлагая почитать их болящему; и уже потом ежедневно приходил кто-нибудь в это же время, под тем или иным предлогом поддерживая компанию — неужели она им приказала или попросила? Можно было поспорить, что не сказала никому ни слова.

Тогда она принесла несколько старых Сенкевичей, книжки Диккенса, два романа Мнишкувны, эпопею из жизни горняков Забржицкого-Балута, криминальные приключения Марчинского и Вилька, приключенческий роман о путешествиях Фердинанда Антони Оссендовского, пять романов Вацлава Серошевского [221] , напечатанных здесь же, в Иркутске, в том числе, знаменитый «Заморозок»,благодаря которому, я-оноузнало историю Большого Пожара и основания Холодного Николаевска. Кроме того, было несколько номеров иллюстрированного еженедельника «Через моря и земли» с повестями о путешественниках Карла Мая: «В ущельях Балканских гор»и «Рождество».Более свежую польскую литературу обнаружило в возобновленном петербургском «Крае», который публиковал фрагменты «Недожидания»Жеромского и «Люди лета и зимы»некоей Домбровской [222] .

221

Вацлав Леопольдович Серошевский (Waclaw Sieroszewski, 24.08.1858 — 20.04.1945) — российский, польский этнограф-сибиревед, писатель, публицист, участник польского освободительного движения. В 1933–1939 годах был президентом Польской Академии литературы. Ему уделяется особое внимание, поскольку имя этого писателя не раз будет упомянуто дальше в тексте романа.

Серошевский происходил из мелко дворянской семьи, поместье которой было конфисковано после польского восстания 1863 года. По окончании гимназии занимался слесарной работой в ремесленной школе Варшавско-Венской железной дороги в Варшаве. Участвовал в рабочем движении, в 1879 годах за сопротивление полиции приговорён к восьми годам тюрьмы. Приговор был заменен ссылкой в Якутию, где Серошевский провел 12 лет (1880–1892). Здесь он стал писать рассказы из жизни местных жителей и собирать этнографические материалы.

В 1880 году в Верхоянске Серошевский женился на якутке Анне Слепцовой, у них родилась дочь Мария. В 1886 году Анна умерла. В 1892 году Серошевскому было разрешено свободное передвижение по Сибири. В Иркутске он закончил научный труд на русском языке под названием «Якуты. Опыт этнографического исследования» (т. I, СПБ, 1896; польск. изд. «Dwanascie lat w Kraju Jakutow», 1900), который был издан и премирован Географическим обществом. Этот труд является одним из наиболее полных исследований состояния традиционного быта и культуры якутов конца XIX века. В 1895 году Серошевский женился на Стефании Милановской.

В 1898 году Серошевскому было разрешено вернуться на территорию Царства Польского. В конце 1890-х гг. путешествовал по Кавказу. В 1903 году вместе с другим польским этнографом, Брониславом Пилсудским, участвовал в экспедиции Русского географического общества к хоккайдским айнам, прерванной из-за осложнения отношений между Россией и Японией. После прекращения экспедиции побывал в Корее, Китае, на Цейлоне, в Египте и Италии. Материалы, собранные на Дальнем Востоке, легли в основу второго этнографического труда Серошевского «Корея» (польское изд. «Korea: Klucz Dalekiego Wschodu», 1905). Первая новелла «Осенью» написана в 1884.

На польско-русском съезде в Москве 12 апреля 1905 году Серошевский произнёс речь о совместной борьбе, в которой были слова «za nasza wolnosc i wasza (за нашу и вашу свободу)», ставшие своего рода лозунгом для сочувствующих русско-польскому сближению. За статью в «Ежедневном Курьере», требовавшую отражения военного положения в Царстве Польском, амнистии и фактического осуществления свобод манифеста 17 октября, Серошевский был арестован и предан военному суду. Несмотря на энергичный протест «Союза в защиту свободы печати» («Русь» 1906 г., № 21), Серошевский не был освобождён и бежал за границу.

В 1910–1914 годах Серошевские жили в Париже, где были заметными персонами в эмигрантской среде. Вацлав был председателем Польского художественного товарищества, дома у Серошевских бывали Мария Склодовская-Кюри и Владислав Мицкевич.

В 1914 году Серошевский вступил в легионы Пилсудского. В 1918 году был назначен на пост министра информации и пропаганды во Временном правительстве Дашинского. В 1935–1938 годах член сената Польши.

Скончался Серошевский от пневмонии в больнице в городке Пясечно недалеко от Варшавы. Был похоронен в Пя-сечно, в 1949 г. перезахоронен на кладбище Повонзки в Варшаве.

Камень В. Серошевского — часть мемориала польских ссыльных — исследователей якутской земли в Якутске.

Успехом пользовались его сибирские рассказы. Такие произведения, как «W olierze bogom» (В жертву богам), «Risztau» (Риштау, Кавказ, 1899), «Nakresach lasow» (На краю лесов), «W motni» (В западне), «Chailach» (Хайлах), «Kuli» (Кули), «Wsrod ladow» (Среди льдов), «Na dnie nedzy» (Предел скорби), «Ucieczka» (Побег) и многие другие завоевали Серошевскому многочисленных читателей. Многие из его произведений были переведены на русский язык, некоторые самим автором.

Для произведений Серошевского характерен идеализм, гуманизм, вера в единство человечества. В его дальневосточных рассказах любовно изображается добродушие, наивность, гостеприимство местных жителей. Одним из критиков было замечено, что «якутский и тунгусский миры у Серошевского привлекают наше внимание больше тем, чем они похожи на нас, нежели тем, чем от нас разнятся».

По мотивам романа Серошевского «Предел скорби» поставлен фильм Алексея Балабанова «Река».

222

Автор перечисляет здесь ряд известных польских и зарубежных авторов, бывших в моде в первые два десятилетия XX века у образованной польской публики. Некоторые позиции здесь явно фиктивные, в частности, связанные со Льдом.

Генрик Сенкевич(1846–1916) — польский писатель, член-корреспондент (1896), почетный академик (1914) Петербургской АН. Исторический роман-трилогия «Огнем и мечом» (1883-84), «Потоп» (1884–1886), «Пан Володыевский» (1887-88); «Камо грядеши» (1894-96), «Крестоносцы» (1897–1900) — отмечены национально-патриотическими настроениями, стилизацией в духе изображаемой эпохи, искусством пластической лепки образов. Психологические романы («Без догмата», 1889-90), новеллы и повести. Нобелевская премия (1905).

Жеромский Стефан(1864–1925) — польский писатель. Роман «Бездомные» (1900) об идейных исканиях интеллигенции; исторические романы «Пепел» (1902-03), «Краса жизни» (1912), посвященные национально-освободительной борьбе поляков в 19 в. В романе «Канун весны» (1924) — острая критика социального уклада польского общества после 1918. Новеллы, драмы.

Карл Май(1842–1912), немецкий писатель. Автор снискавших большую популярность в Европе и Америке, многократно экранизированных «индейских» приключенческих романов о Виннету (т. 1–4,1893–1910). Автобиографическая книга «Моя жизнь и стремления» (1910).

Домбровская Мария(Dabrowska) (1889–1965) — польская писательница. Демократические взгляды выражены в тетралогии «Ночи и дни» (1932-34); сборник рассказов «Утренняя звезда» (1955) о борьбе с фашизмом и преодолении последствий войны в Польше.

Но более интересной я-ононаходило ежедневную прессу Европы и Сибири. Из Санкт-Петербурга и Москвы Транссибирский Экспресс привозил ее с недельным опозданием; семейство Белицких подписывали там «Русские Ведомости», «Русское Слово»и «Биржевые Ведомости»,но так же и томскую «Сибирскую Жизнь».В прессе европейской России я-оночитало более или менее обработанную цензурой информацию о западной политике и мировых событиях: о спорной инициативе созыва Атлантического Суда, высказанной президентом Соединенных Штатов Америки, Джеймсом Коксом; о волне демонстраций в промышленных городах Германии и Великобритании, вызванных снижениями заработной платы и массовыми увольнениями; о массовых убийствах в Ирландии, о замораживании третьей балканской войны и даже сообщения из Китая: про очередной заговор Национальной Народной Партии [223] против императора, в результате чего, за участие в заговоре было осуждено и казнено публично за один день двести шестьдесят человек.

223

ГОМИНЬДАН (букв. Национальная народная партия) — политическая партия в Китае. Создана в 1912 Сунь Ятсеном. С 1931 Гоминьдан, руководимая Чан Кашли, — правящая партия. После провозглашения КНР (1949) сторонники Гоминьдана переехали на Тайвань, где Гоминьдан является правящей партией.