Лёд
Шрифт:
В контору заскочил какой-то рыжий тип с большим фотографическим аппаратом под мышкой.
— Господа — чего? — захрипел он.
— К доктору Вольфке, по рекомендации директора Грживачевского.
— Уже неделю нам пообещали исключительные действия. Пускай бастуют, мы не отдадим ни часа!
По-русски он говорил с тяжелым акцентом. Затем представился Генрихом Иертхеймом. Когда он снял малахай и мираже-очки, под рыжей щетиной открылась рожа, словно пришедшая из кошмара: шрамы, обморожения, пятна кожи, протравленной тьмечью, дыры в плоти, чуть ли не до кости. Это был ветеран черной физики, находящийся на фронте науки Льда с самого начала, то есть, от Зимы Лютов — он первым измерил их холод, первым пустил им кровь. Чем сразу же и похвалился, когда я-оноедва
— Да я собаку на этом съел! — громыхал он, подогревая себе в мираже-стекольной колбе на бунзеновской горелке молоко с чесноком и маслом. — Когда мы строили здесь первые экспериментальные холадницы,тут не было никакого города, всего лишь ледовая целина и куча лютов. Первые контролируемые трансмутации производились под войлочной юртой, едва-едва защищающей от ветра. Люди замерзали у меня на глазах. У одного бурята рука так отмерзла, что кисть отломилась словно кусок глины; мы храним ее возле холадницы,сами можете осмотреть, гы-гы, в качестве предупреждения.
Отложив Энциклопедиюи отбросив кучу покрытых пятнами брошюр, я-оноприсело на краю низкого стола.
— Почему здесь такой бардак?
— А чего вы ожидали? Самый центр Холодного Николаевска, холадницана четверть миллиона пудов, пересечение Дорог Мамонтов — ежеминутно приходится перебираться со всем в Башню и обратно.
Я-оноперелистало старый номер «Leiden Communication» [276] со статьей про какие-то усовершенствования в строении «каскадной криомашины». В конце, под групповой фотографией заметило фамилию Иертхейма. Вот только кто из мрачных бородачей в черных костюмах был Иертхейм? На фотографии нельзя было различить цвет волос.
276
«Известия Лейденского Университета» (англ.)
Зато без труда распознало круглое лицо доктора Вольфке.
— Именно потому, — сказал Иертхейм, заметив предмет моей заинтересованности. — Когда мы опубликовали первые результаты, доктор Вольфке бросил оптику и вернулся в физику низких температур. В Лейдене, у Камерлинга Оннеса он занимался криогеникой жидкого гелия. Крупп выкупил его у Цейсса.
— Жидкого гелия?
— Кровь лютов! — захрипел Иертхейм, что прозвучало будто проклятие или боевой клич викингов, после чего глотнул из колбы горячего молока.
Вытерев рот и усы, он подошел, подал руку; я-онопожало искалеченную десницу — на ней не хватало двух пальцев. Тем не менее, у него был захват дровосека; вот так — захватил и не отпустил, захватил — и тащил, силой ломая стереометрию взглядов одного и другого незнакомца.
— Географическое Общество?
— Нет.
— Томский Институт?
— Нет.
— Так вы не физик?
— Математик.
— Ну, нам до сих пор не хватает хорошей количественной теории. — Он оскалил щербатые зубы и наконец-то отпустил ладонь. — Статистическим анализом занимались?
Не ожидая ответа, он потянулся к самой верхней полке временного шкафа и снял с кучи папок самую толстую. Распутав непослушными пальцами завязки, он вынул две стопки листков, плотно покрытых значками, написанными красными чернилами. В первый момент показалось, будто бы это какие-то мозаичные схемы или ориентационные карты.
— Это наши, — разложил он листки на столе, — а эти из Томска. Вот, поглядите.
— Хмм?
— Лабораторные броски монетой.
< image l:href="#" />— Так?
— Ничего необычного не видите? А вот теперь поглядите на томские.
—
Гораздо более высокая нерегулярность, — подтвердило я-оно. —По крайней мере, на первый взгляд. И это различие постоянное? Ведь даже несколько попыток еще ни о чем не свидетельствует, в конце концов — это же вероятность.— Здесь, — тряхнул мой собеседник папкой, — у нас результаты из десятка других мест. Все это следует хорошенько обработать статистически, в соответствии с географическими координатами, изотермами и Дорогами Мамонтов.
— Подо Льдом результаты дают меньшую вариативность, они более упорядочены, более, как это сказать,однозначны. Так?
Иертхейм недоверчиво глянул из-под кустистой брови.
— Вы, случаем, не сильно интересовались тунгетитовой криогеникой?
Я-оноотложило бумаги.
— Нет, пан Генрих, сюда я попал по другой причине. Ищу места, это так. Но — Крупп пару лет назад выкупил предприятие Горчиньского — там работал мой отец, Филипп Герославский, геолог. Так что… Вы его, случаем, не встречали?
Иертхейм стукнул себя ладонью по лбу.
— Ну конечно же, Герославский! — воскликнул он с явным облегчением.
— Выходит, вы его знали!
Тот отвел взгляд, то ли глядя в прошлое, то ли выглядывая в цех (где доктор Вольфке уже спустился с лестницы и теперь глядел в окуляр прибора, похожего на телескоп, зимназовая труба которого вела к люту).
— И потом Господь сказал: И вот зачала ты, и родишь сына, и назовешь имя его — Измаил, ибо услышал Господь страдание его. То будет дикарь: руки его против всех, и руки всех — против него: и против братьев всех разобьет он свои шатры [277] .
277
В русском синодальном переводе этот фрагмент звучит так:
И еще сказал ей Ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сына, и назовешь его Измаил, ибо услышал Господь страдание твое; он будет междулюдьми, какдикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он перед лицом всех братьев своих. (Бытие, 16, 11–12)
За окном дул ветер.
Я-онопотерло верх ладони.
— Мой фатер… — начало, чтобы прервать неуклюжее молчание.
— Наши зимовники иногда вспоминают его под мартыновским именем; он всегда больше держался с рабочими. Но я называю его Измаилом.
Иертхейм присел на сундуке под письменной доской, вынул трубку и кисет, набил, закурил, выдул пропитанный тьмечью дым. Под расстегнутым тулупом у него была еще белая бекеша, стянутая ременными поясками. Только сейчас заметило то, как Иертхейм держит голову на позвоночнике, словно на вертикальной мачте, как он отклоняет ее назад и как потом глядит на собеседника — делает его весьма похожим на Разбесова.
— Человек, — произнес рыжий калека, и после слова «человек», медленно выпустил дым через ноздри, — чтобы жить среди иных людей, должен обрести кое-какие общественные умения. Умение умолчать правду: встречаешь знакомого, и не заявляешь ему с бухты-барахты, что он свинья, хотя тот самая настоящая свинья; здороваешься с дамой, и не говоришь ей, что она тебе осточертела, хотя и осточертела. Умение использования этикета: «приятно с вами познакомиться» — когда, собственно еще не знаешь этого типа, так что в этом приятного? Умение принимать всемирное зло: люди, даже самые лучшие, нередко причиняют зло неумышленно, не имея в том никакой выгоды, в будничных и ничего не значащих делах, вместе с тем творя огромное добро в самых серьезных вещах — и нужно это принимать одно с другим: хамоватость, хвастливость, крикливость, склочность, ревность и эгоизм; вместе с тем, и святые идут в небо; обладающий хорошими манерами глядит на это сквозь пальцы, не называет этого по имени, живет рядом со всем этим, не применяет заповедей к тем мелочам, о которых умалчивает Библия.