Лёд

— И так далее, и так далее, долго это продолжалось, хотя никаких конкретных действий Поченгло больше не назвал, и диспут остался на уровне оскорблений и обобщенных воззваний к приличиям, христианским добродетелям и тому подобному.

После того перешли к голосованию, и предложение Поченгло прошло с перевесом три к одному, при большом числе воздержавшихся. Поченгло поднялся, поклонился, поблагодарил.

— И спросите, у скольких из них имеются акции в Железной Дороге Гарримана? — шепнул редактор Вулька-Вулькевич.

Пан Цвайгрос поднялся со своего стула, поднял бокал с красным вином в тосте за успех в делах и за польские богатства Сибири. Все выпили. Стоя, все члены клуба сунули руки под салфетки, положенные на блюдцах, стоявших справа от них, и взяли пальцами обеих рук небольшие монеты. Раздался протяжный треск, похожий на звук бьющегося фарфора. Заседание закончилось. Началась неофициальная часть встречи, наверняка, более важная, чем официальная, как частенько в политике и бывает. Все собрались в небольшие группки и кружки тесных знакомств, зал заполнился шумом разговоров на свободные темы. Я-оновысматривало пана Грживачевского, который потерялся где-то в толпе, не обладая слишком уж заметной фигурой. Лишь через какое-то время заметило, что рядом кто-то стоит и дружески приглядывается. Кто? Я-онообернулось. Инженер Решке из Северной Мамонтовой Компании.

— Прошу прощения…

— Я…

— Разрешите…

— Бенедикт Герославский.

— Да, да. Решке. Ромуальд Решке. Могли бы мы…

— Слушаю.

— Надеюсь, что вы все поймете правильно. Так уж сложилось, что я переговорил о вас с паном Войславом. Ладно, признаюсь честно, — тут он подмигнул, — я даже выпытывал о вас. Мы с самого начала интересуемся начинаниями доктора Теслы. Вы, насколько я слышал, его хороший знакомый… — Неожиданно он сменил тему. — Вы уже разговаривали с губернатором?

— Нет.

— Думаю, вы найдете его человеком весьма рассудительным, а предлагаемое им решение — единственным разумным в нашей ситуации. И чем быстрее все это разрешится, тем лучше. Тем временем, я как-то услышал, что вы ищете должность, и…

Я-онопоняло, к чему Решке так лавирует: каким образом подкупить, не произнося вслух неприличного слова. Поняло: все они очень много потеряют — целые состояния — когда Лед отступит. Потеряет и Белицкий. И вот его инвестиция: благодарность Сына Мороза! Если бы они могли, то с удовольствием взорвали бы и Теслу, и все его машины.

Но нет же, нет! Ведь все они «хорошие люди»! Я-оносдержало язвительный смешок. Как не хватало Чингиза Щекельникова, некому защитить от едкого яда подозрительности, впитывая его в себя; снова он отравляет душу. Отыскало взглядом добродушное лицо пана Войслава. Разве у него не доброе сердце? Разве не любит он людей?

— …с доктором Теслой?

— Plait-il [269] ?

269

Что вы сказали? (фр.)

— В удобное для него время и месте, ясное дело. Видите ли, мы пытаемся с ним навязать контакт, человек от нас был у него в гостинице и в Обсерватории, но…

Я-оносделало глубокий вдох.

— Это не имеет смысла, господин инженер. Наверняка вы имели контакты с людьми науки, похожими на доктора Теслу. Нет такого богатства, ради которого они отреклись бы от собственных изобретений и славы открывателя, отца черной физики. Прошу прощения.

Пролавировало между членами клуба к Грживачевскому.

Тот узнал практически сразу.

— Пан… Бенедикт.

Пожало ему руку, здоровую, правую, его рукопожатие было как тиски.

— Я слышал, что вы были знакомы с Филиппом Герославским.

— Не понял…?

— A-а, тогда извините.

Пан Сатурнин Грживачевский отправил жестом головы предыдущего собеседника и отошел подальше от группы членов клуба.

— Пан Белицкий мне говорил. Если я могу чем-нибудь помочь, — он вынул визитную карточку, — обращайтесь без всякого.

Таак, здесь каждый второй зимназовый предприниматель чуть ли не задаром собирается купить благодарность Сына Мороза. Что может быть проще, чем просто позволить им это делать? Попросить в долг — даст и не поморщится, тысячу, две, пять, что это для него.

Я-онодернулось, будто хлестнуло живым огнем. Стиснуло кулаки; кожа уже почти что не горела. Чертов Мышливский, доктор прав и судья-палач.

— Я ищу честную работу, — произнесло решительно, чуть ли не театрально. — Обычную должность.

Пан директор Грживачевский, «трудолюбивый эгоист» (потьвет, словно черный ореол), лишь кивнул головой.

— А каковы ваши квалификации? Вы когда-нибудь уже работали в горной промышленности, в металлургии, может быть, в коммерции?

— Нет.

— Языками владеете?

— Русский и немецкий. Французский — так себе. С классическими справлюсь в письменном виде.

— А чем вы, собственно, занимались в Королевстве?

— Математической логикой. — Скрестив руки на груди, пососало дырку в десне. — Экспериментальной логикой. Боюсь, что это не сильно пригодится в коммерции или промышленности.

— Экспериментальной, говорите. Выходит, вы ученый. Погодите-ка, есть идея. — Склонившись над столом, он начеркал на обороте визитки несколько слов. — Подойдите с этим в понедельник в нашу контору в Холодном Николаевске, вас направят к доктору Вольфке. Посмотрим, подойдете ли вы. Тогда и оговорим условия.

— Большое спасибо. А сколько будут платить…

— Если Вольфке посчитает вас пригодным, тогда поговорим. Потом, потом.

— Хорошо.

Тот буркнул еще что-то ободряющее и отбыл.

Непонятно почему, в этот момент вспомнило о пани Юлии. Почему в Варшаве идея постоянной работы для заработка оставалась настолько невообразимой, что серьезно должности никогда и не искало? Кризис, это правда, все ищут работу, такие обедневшие студенты десятками стучатся повсюду — и все же. Пан Коржиньский и ему подобные наверняка бы помогли во имя памяти об отце. Если бы человек по-настоящему взялся за дело, если бы постарался… А здесь Сибирь; как говорил господин Поченгло, образованных людей берут на должности даже из ссыльных. Но дело даже не в том. Разжало кулаки, ладони положило плоско на столешнице, белый картонный прямоугольник упал на красное дерево. Синие ногти, пятна кирпичного цвета под кожей… Тьмечь, откачанная литрами в черные кристаллы, в конечном счете тоже ничего не объясняет — да и вообще, какое тут может быть объяснение? Познаешь язык описания мира, но не познаешь себя. Что-то сделаешь, и потом только догадываешься, зачем это сделал. И даже если догадка будет правдивой — ее никак не выскажешь, эти вещи никак не выскажешь языком второго рода. Самое большее, можно спросить у господина Поченгло или пана Мышливского — они, не стесняясь, выскажут свое мнение о чужаке, и так вот на мгновение глянешь на Бенедикта Герославского снаружи. На Бенедикта Герославского, который такой-то и такой, потому что повел себя так-то и так-то; ба, еще до того, как вообще как-либо себя повел.