Леди для Конюха

— Кажется, наша дочь только что нашла идеальную мотивацию, — весело заметил Крис.

Хотелось спросить — для чего? — но я молчу.

За окном проносятся города с высотками и маленькими шале, озера, леса и горы. Они везде. Остропикие, одетые в снежные шапки. Суровые, у подножия укрытые зеленым пледом. Опускаю стекло, вдыхая еще морозный воздух и всхлипываю. Мир расплывается и я торопливо прячу лицо в ворот свитера. Мне нельзя плакать. У меня все хорошо! Крис не отдаст меня барону, а совсем скоро у меня появится малыш. Наш с Егором ребенок. Мальчишка, который будет как две капли воды похож на своего отца. Вот только…только сердце в груди бьется отчаянно, не желая мириться с тем, что Егора больше нет. Мне не хватает его: тепла, улыбки, голоса, пьянящего и затрагивающего самые потаенные струны тела. Меня ломает без него. И где-то между Австрией и Швейцарией я прошу Криса остановиться. потому что мысли становятся слишком громкими и мне вдруг страшно, что их услышит кто-то кроме меня. А я не хочу и не могу ни с кем делиться своим горем. Не хочу делиться своим маленьким счастьем. Не сейчас.

Брат ничего не спрашивает, съезжает на обочину, помогает выбраться из машины. Легкий ветерок обнимает прохладой, щекочет под свитером, куда забирается нагло и нежно, словно руки любовника. И по горячей коже рассыпаются колкие мурашки. Тяну губы в улыбку, подставляя лицо полуденному солнцу. Жмурюсь.

— Нам еще далеко ехать? Хочу прогуляться.

А взгляд уже прилип к бирюзовому озеру с маленькими уютными домиками на берегу.

— Да нам, собственно, туда, — Крис задумчиво ерошит волосы. Катя подходит к нему со спины, обнимает. Кончиком носа трется о заросшую щетиной скулу брата. Отвожу взгляд, потому что становится трудно дышать. Мне…больно от их счастья.

— За поворотом есть дорога, — говорит Катя. — Ею местные пользуются, чтобы выйти в горы. По ней спустишься как раз к месту назначения. А там и мы подъедем.

— Спасибо, — улыбаюсь, чмокаю брата в щеку и сбегаю, пока он не передумал отпускать меня одну.

Дорога находится быстро. Она широкая и пологая, скрытая в тени сосен. Запах хвои забивается в нос, ластится и вьется рядом, как старый знакомый. Чистый, снежный аромат. И я дышу полной грудью, касаясь пальчиками низких веток, чтобы всю дорогу нюхать ладошку и глупо по-детски улыбаться.

— Ты поставил елку, — улыбаюсь, кончиками пальцев трогая длинные иголочки.

Кивает, отзеркаливая мои движения.

— Нарядил… — поправляю стеклянного Деда Мороза с отколотым носом.

— Нашел старые коробки на чердаке…

Мы обходим елку, переливающуюся радужными огоньками гирлянды. Навстречу друг другу. Чтобы спустя один шаг замереть рядом, всматриваясь в снежную круговерть за окном.

— Ты поставил елку, — повторяю, сплетая наши пальцы. — Для меня.

— Вырастил, — шепчет, губами касаясь ладони. Ловя мое изумление в глазах. Приседает на корточки, убирает пух и мишуру и я вижу кадку, из которой растет моя елка.

— Сумасшедший, — смеюсь, заглядывая в сияющие синие глаза. Толкаю его в плечи, он покачивается и падает на спину, утягивая меня за собой. — Любимый… — шепчу в губы…

Останавливаюсь, застигнутая врасплох воспоминаниями. Щеки горят, а на губах — вкус хвои и мандарин. Мы ели мандарины, сидя под елкой. Чистили и кормили друг друга. Я не удерживалась первой, приникая к его губам и слизывая сладкий сок.

— Я сошла с ума, — шепчу, кончиком языка проталкивая дольку в его жаркий рот. — Хочу тебя трогать. Постоянно. Везде.

— Ни в чем себе не отказывай, малышка, — позволяя мне вытворять с ним все, что пожелаю.

И я не отказывала: ни себе, ни ему. Ласкала его, целовала, срывая хриплые стоны. А он дарил неземное наслаждение, уводя меня за край реальности. Мы сходили с ума вдвоем. И плевать, что говорят, будто психами становятся поодиночке. Мы сделали это вместе. Любили друг друга неистово, как…

Выдыхаю, прикладывая ладошки к щекам. Мокрые. Рассеянно смотрю на следы слез, качаю головой. Совсем раскисла. Всю дорогу держалась, а сейчас…

Растираю лицо, пряча эмоции, потому что за поворотом лес обрывается, а дорога раздваивается.

— Налево пойдешь, в деревню попадешь, направо — на ферму, — приговариваю, ступая в высокую траву берега, — а прямо — на манеж.

Через несколько шагов оказываюсь на едва приметной тропке, которая выводит меня к открытому манежу. Правее — конный двор с кирпичными постройками. А прямо передо мной тренер пускает лошадь рысью по кругу. Красивая, статная кобыла. Вороная с белой мордой. Такая знакомая. Как завороженная замираю у ограды, не веря своим глазам.

— Красивая, — мужской голос рядом заставляет вздрогнуть. — И упрямая.

Медленно поворачиваю голову и встречаюсь с пытливым взглядом темных глаз.

— Здравствуйте, Карина, — улыбается Дмитрий Сергеевич Браславский собственной персоной. — Рад вас видеть.

— Это Лейла? — спрашиваю, ограничиваясь кивком. Даже эти два слова даются с трудом, потому что я ничерта не рада его видеть. Он живое напоминание о прошлом. О том, чего уже никогда не будет.

— Вчера сбросила хозяина, вот он теперь и ерепенится. Психует. А она упрямится. Видите? В галоп не идет. Как думаете, кто кого переупрямит?

Пожимаю плечом, наблюдая, как Лейла замирает на месте, фыркает и вдруг смотрит на меня. Ударяет копытом и, проигнорировав команду тренера, идет ко мне. Протягиваю ладонь и спустя удар сердца ощущаю, как горячий нос упирается в ладошку. Она ржет довольно и манит меня за собой.

Тихий щелчок распахивает передо мной калитку и я ступаю на манеж следом за лошадью.

— Ну здравствуй, Лейла, — улыбаюсь, обнимая ее за мощную шею. — Как ты здесь? Кто теперь твой хозяин?

Она фырчит, трется, здороваясь.

— Скучаешь по нему, да? — заглядываю в ее умные глаза, скрытые белой челкой. — И я скучаю. Очень. — фырчание мне ответом.

— Ничего, Лейла, больше тебя никто не обидит.

За спиной хрустит земля. Лейла замирает и толкает меня в плечо, вынуждая обернуться.

Я смотрю перед собой и мир качается под ногами. Пошатываюсь, но твердый бок лошади не позволяет упасть, как и сбежать. А я смотрю на ожившее прошлое, что смотрит на меня ясной синевой глаз. Ласково, счастливо и…тревожно. Скольжу взглядом по отросшим волосам цвета зрелой пшеницы, по щетине, мягкой наощупь, о которую так здорово тереться щекой. По загорелым рукам и длинным пальцам, сжимающим подлокотники инвалидного кресла.

Всхлипываю, зажав рот ладонями, и все-таки оседаю на землю. Лейла фырчит над головой, толкает, пытаясь поднять. А я сижу на коленях и рыдаю взахлеб, затыкая рвущийся наружу вой.

— Кори… — хриплый голос проникает в сознание, рвет в клочья так и не залатанное сердце. — Это я, малышка, я! — его протянутая рука дрожит, а во взгляде — чернильная боль.

— Егор… — выдыхаю и рвусь ему навстречу. Он хватает меня за руки, тянет на себя, усаживая на колени. Прижимает к себе, впечатывая в себя, словно боится, что я исчезну. Я тоже боюсь, что разожми он руки — все рассыплется зыбким песком, окажется очередным сном.