Леди Ева. Леди с разбитым сердцем

— Мой Второй и отец не замечают ничего. А вот я вижу, что старший Де Ла Серта получил смертельное проклятие… И, кажется, совсем недавно.

Более того, при знакомстве я не увидела на нем ничего. Но после…

Похоже, колдовство к иберийцу применили уже здесь, в зале. Под самым носом у моего отца, который считался негласно сильнейшим из одаренных. А скрыть от него хоть что-то всегда казалось мне непосильной задачей.

— Что же нам делать, Ева? — жалобно произнесла Глория.

— Пока мы можем только ждать. Возможно, мне, правда, померещилось.

Разумеется, я и не думала об ошибке. Ее и быть не могло. Кто-то обвел вокруг пальца моего всемогущего отца. И это уже всерьез пугало.

Однако были и иные колдуны, к которым я могла обратиться за советом и помощью. Пусть мама, конечно, и не одобрит… Но мамины представления о приличиях всегда были куда тверже, чем у многих иных.

— В любом случае, я не влюблена в Мануэля Де Ла Серта, и ты никак не ранишь мои чувства, дорогая. Ступай, пока твои поклонники не подпалили меня взглядами.

Стоило Глории вернуться к своим кавалерам, как я начала размышлять над произошедшим.

Сына посла Иберии проклял колдун или же колдунья прямо в нашем доме. И никто этого не заметил. Само проклятие прекрасно увидела я, что-то странное заметила Глория Грей и ничего странного не углядели Эдвард и отец.

Видимо, проклятие было с каким-то условием. К примеру, видеть его могут только женщины… Возможно такое? Возможно…

До конца бала я пребывала в задумчивости, которую все, разумеется, посчитали явственным признаком разбитого сердца. Нет, сердце действительно разбили на мелкие осколки, но моя любовная тоска не стала бы так явно заметна.

Я целиком и полностью уверилась в том, что следует навестить еще одних моих родственников. Тех, о которых все знали, но стыдливо помалкивали.

Моя бабка со стороны отца была цыганкою. Цыганской колдуньей. И об этом родстве не забыли ни в таборе, ни в роду Дарроу. Более того, с самого детства меня отправляли погостить к двоюродной тетке Шанте, которая считалась первой колдуньей в столице.

Во мне текла цыганская кровь, поэтому в таборе меня признавали и даже любили, пусть и визиты мои не были такими уж частыми. Все-таки следовало беречь нервы моей почтенной матери.

Я встала еще до рассвета и против обыкновения одела не домашнее сатиновое платье. О нет, я полезла в потайное отделение шкафа, где хранились и яркие цветастые юбки, и кофты, которые никогда бы не надела леди Ева, и платки, и звенящие монисто.

Никто не хватится меня до вечера, зная, что я люблю порою исчезать. А постоять за себя мне всегда удавалось без труда. Да и не так много желающих нанести обиду простой цыганке: табор редко прощал обиды.

Нарядившись на манер уличной плясуньи, я, по давней привычке, вылезла по плющу в сад, а там уже прокралась до калитки, которой иногда пользовались слуги.

Цыганка Чергэн не могла выйти через парадный вход особняка кузена королевы.

Я могла видеть столицу совершенно иную, не такую, какой ее знали мои родственницы, моя мама… Другие запахи, другие звуки… Молодые леди видят только малую часть мира из окон домов и экипажей, с рождения и до самой смерти мы принадлежим другим, носим маски…

На мою долю выпала более счастливая участь, я могла свободно выйти из дома. Кому придется в голову, будто цыганка нарушила правила приличия, разгуливая по городу?

До табора идти нужно было полчаса пешком через людскую толчею, толкаясь и пробивая себе дорогу локтями среди спешащих по делам людей. Те не обращали на меня ровно никакого внимания, разве что кто-то бросал вслед ругательства. Впрочем, стоило мне только буквально врезать в Данко, который приходился мне троюродным братом, как на нас даже смотреть перестали.

Братец Данко был поистине огромным мужчиной, впрочем, также и добродушным. Но не все верили.

— Сестрица Чергэн! Бахталэс, кхам миро! [1] — радостно воскликнул он, хлопнув меня по спине. — Матушка как всегда не обманула! Велела встретить! Так и сказала, мол, наша звездочка в гости собралась! Я ей сперва, дурак, не поверил, а ты, глянь, тут как тут! Небось, затосковала в своей золотой клетке?

1

Привет, мой солнышко!

Я широко улыбнулась и обняла родича.

— Бахталэс, [2] Данко. И затосковала. И спросить хочу кое-что у тетушки Шанты. Думаю, тут только она поможет.

Цыган пригляделся получше.

— Да ты никак влюбилась, Чергэн. Глаза так и блестят.

Ну вот. Стоило только оказаться среди ромал, как тут же все тайны выплыли наружу.

— Ай, забудь, Данко, — только рукой махнула я, увлекая молодого человека вниз по улице. — Ничи мэ тутэр на пхэнава. [3]

2

Привет

3

Ничего я тебе не скажу

Цыган засмеялся.

— Ну не хочешь, не говори, звездочка наша. Но если обидит — прибью, так ему и передай.

Я передернула плечами. Зазвенели монеты на груди.

— Да я и сама могу, — с усмешкой произнесла я, покосившись на спутника. Неужели сомневается в том, на что способна его сестра? Зря.

Данко серьезно кивнул.

— Уж ты-то можешь, кхам миро, матушка говорит, что ты сильная шувани, была бы совсем наша — ее бы место заняла. Не хочешь в таборе остаться, Чергэн? Что тебе в том золоте? У тебя вольная душа. Ты взаперти чахнешь.

Сколько раз заговаривал, столько раз и отвечала ему.

— Я почитаю своих отца и мать, Данко. Вас всех люблю, но дома не оставлю.

В табор меня сманивали, пожалуй, всю жизнь. Тем более, я и правда куда больше походила на цыганку, чем на благородную леди. Другое дело, строгая прическа и наряды превращали меня в благопристойную барышню. Никто и помыслить не мог, будто бы леди Ева Дарроу, образец манер, может бродить по улицам, подобрав цветастые юбки.

В таборе меня знала, пожалуй, каждая собака. Знали и то, чьей дочерью я была на самом деле. Но никто и не подумал выдать. Цыгане никогда не доносят на своих, а я была именно что своею. Не Евой — Чергэн, ученицей шувани Шанты, которую уважали и побаивались все, причем и за пределами табора.

Говорили, она может вынуть душу из одного человека и вложить в другого. Нелепые россказни, разумеется… Но если уж кто и мог посоветовать мне, что делать с Де Ла Серта, так это именно тетушка Шанта. Я шла к ее кибитке так быстро, как только могла.

Старая шувани стояла у своего передвижного дома, кутаясь в подаренную мною шаль, и ласково улыбалась. Ласково, как моя матушка.

— Мишто явъян, Чергэн. Я ждала тебя, — мягко произнесла старая женщина и потрепала меня по распущенным по плечам волосам.