Ледобой. Зов

— Что за место?

Князь помолчал.

— Против старого святилища. Там, где застенки из моря на берег вышли в ту вылазку.

Толпа загудела. Безрод сидел молча, только знаками о чём-то говорил с Верной.

— Ворожец был с нами. Показал, где копать. Ну начали копать. А там…

Отвада поморщился, тяжело сглотнул, помотал головой.

— В раскопе нашли сгнившее тело оттнира, только сгнило оно не как обычно. Смердело так, думали воздух сквасится, начнёт хлопьями осыпаться, а у самих носы завянут. В яме жижа зелёная плавает и пена какая-то болотная вокруг. Земля потемнела, доспех оттнира какой-то дрянью выпачкан и будто коростой покрыт.

— Ну? А дальше?

— Не томи, князь!

— Убит ударом в голову, только били не мечом, не секирой — рукой в боевой рукавице. Сама рукавица тут же в раскопе валяется. Самое приметное то, что убитый при жизни был шестипалым, — Отвада взял передышку, оглядел толпу. — Шестипалым груддисом!

Полетел удивлённый свист. Ну дела! Тот самый шестипалый, что весной на море озоровал, и которого заставные угомонили?

— Да, да, я точно так же удивлённо присвистнул. Тот самый шестипалый груддис! И да, та самая боевая рукавица, которая принадлежала…

Хоть нарезай ту тишину, бросай в ледник, а потом во врагов швыряй, такая тяжёлая.

— Которая принадлежала… Безроду.

Кто бы знал, сколько пичуг, оказывается, всё это время торчало на поле: на помосте, на клетке подсудимца, на земле клевали червяков и жуков, а от воя, свиста и рёва, разом поднятого сотнями глоток, тут и там захлопали крылья и небо испещрили тёмные чёрточки. Речкун какое-то время безуспешно призывал толпу к спокойствию, а когда это худо-бедно удалось, подошёл к клетке с одним единственным вопросом:

— Шестипалого груддиса ты убил ударом руки в помянутой боевой рукавице?

Безрод встал, повернулся к толпе и коротко ответил:

— Да, — и помолчав, добавил, — но после боя рукавиц я просто не нашёл.

— Ты вырезал всю дружину груддисов в одиночку? — крикнул, привстав, Косоворот.

Сивый даже не покосился в его сторону.

— Да.

— Вот та злая сила, которая переломала, переварила, напитала ядом злобы тело груддиса! — Кукиш вскочил с места и вытянул руку в строну клетки.

— Вот кто отрубил шестой палец оттнира и унёс в ту злополучную деревню! — Смекал, подобно Кукишу, показал пальцем на подсудимца. — Вот кто оставил в лесу следы-обуглыши!

Косоворот шепнул что-то Лукомору и пихнул его локтём.

— Злая сила бесследно не проходит! — лобастый подскочил со скамьи, ровно ужаленный. — Она пожирает живого и мёртвого, землю и доспехи!

Зеваки удивлённо переглянулись. Ты смотри, на клятве два слова увязать не мог, а тут соловьем заливается. Певун, твою мать!

— Она выедает душу до дна! — вскочил Званец.

Отвада повернулся назад, глаза его метали молнии. Помощнички, твою мать! Да угомонитесь вы! Сядьте на места!

— И я спрашиваю тебя, честной люд, — Отвада «ласковым» взглядом прибил каждого выступившего к скамье, вернул слово себе и простёр к толпе правую руку, — Ты пустишь за свой стол человека, у которого в одно прекрасное мгновение вдруг белеют глаза, и он начинает крушить всё подряд со страшной силищей?

— Нет! — кто-то крикнул, кто-то просто угрюмо покачал головой.

— Глядя в белые от бешенства глаза, спросишь ли ты себя, хозяин дома, глава семьи, голова рода, от кого снизошёл столь щедрый дар и для чего?

— Да!

— Спрошу!

— За порог выставлю!

— От кого же Безрод получил этот страшный дар? Чьё жуткое начало пожирает плоть и оставляет после себя ядовитую, дурно пахнущую слизь? Чей подарочек всегда обращается в ядовитую змею, в мерзкую жабу и никогда не выходит впрок, а только боком? Что не может успокоиться и кусает всё кругом, цветы обращает в гнилую солому, а человека — в кожаный мешок, полный мягких костей и гноя?

Толпа многозначительно молчала, какой-то питейщик навеселе попробовал было крикнуть, но ему не дали закончить — стукнули локтем под дых, только «Зло…» и слетело с болтливых уст.

— Хм, рукодел, а ты не глуп! Соображаешь! — Отвада закивал. — А сколько вины есть на человеке, который бездумно разбрасывается этой силищей во все стороны?

— Как бешеный лис что ли? — крикнули из толпы.

— Точно! — князь пальцем показал на догадливого горожанина. — Да ты просто песняр! И ведь не раз, не два накатывает бешенство! Не раз и не два. Казалось бы, схоронись от людей, уйди в глухомань, где никого не достанешь, так нет же! На виду торчит! Среди людей! Вот и получили.

— А спасал-то он людей для чего? Правой глажу, левой бью что ли?

— А почему пьяный наутро к жене замиряться лезет, на коленях прощения просит? Как сходит помутнение, да как разглядит на свежую голову, что натворил, тут его совесть в бараний рог и крутит. Только много ли ты знаешь бешеных, что после душегубства лбом о стену от раскаяния бились?

— Качайку лис покусал, так тот на всех кидался, — крикнул княжий собеседник из толпы.

— А когда сходил приступ, умолял связать по рукам-ногам и через силу напоить, — добавил сосед.

— Князь, а вдруг Синяя Рубаха — не Безрод? Кто-то другой просто похожий?

— Если бы да кабы… О том, говорим, что глаза видели. А видели Сивого. Вот углядел бы кто, как Сивый с Синей Рубахой схватился, тут как пить дать отделили бы зёрна от плевел. Так ведь не видел никто! И что это значит? Тот-то и оно!

Отвада только горестно махнул рукой, вернулся на место, сел. Князья что-то говорили ему, хлопали по плечу, а над полем висел глухой гул. Соседи переговаривались, качали головами, кривились, морщились, отмахивались друг от друга, потрясали руками. Отвада внимательно следил за толпой и в какое-то мгновение дал Речкуну знак. Тот взял у вестового охотничий рог и трижды протрубил самолично, призывая к тишине, и едва каждый на поле поймал тишину зубами и заключил во рту, тесно сомкнув губы, князь поднялся с места. Оглянулся на бояр, каждого нашёл глазами, вышел к краю помоста и тяжело вздохнул.

— Два дня мы слушали видоков. За два дня мысленно проскакали свою страну, край млечей, ходили по морям, продирались через чащобы. Мы искали правду под каждым кустом и, в конце концов, нашли. Правда оказалась горькой. Иногда так бывает. Безрод, — Отвада замолчал, оглядывая толпу, а Сивый повернулся лицом к помосту, — властью, ниспосланной мне свыше…

И стоило отзвучать словам Отвады про власть и вышние небеса, раздался дробный топот копыт. Из раскрытых ворот Сторожища во весь опор вынесся верховой и рванул к мосту через Озорницу. Князья недоумённо переглянулись, бояре едва заметно покосились друг на друга, только недоумения князей не было в их взглядах.