Ледобой. Зов

— Ты когда женишься, остолоп? Не мальчишка все же.

— Не нашлась ещё моя княжна, — Дёргунь сбил шапку на глаза, приосанился, огляделся кругом, ровно петух.

— Первая же кобыла — твоя невеста. Сосватаем, не глядя.

— Эй, эй! Не гони, воевода! Белый свет широк, девок много, а я один.

— Это белый свет широк, а граница рядом. Почитай, пришли.

— Невелика премудрость охранением ходить, — вздохнул Дёргунь и мечтательно протянул, — вот бы заморские края повидать. Там, говорят, и жизнь слаще и бабы краше. А то всё таскаешься по медвежьим углам, лиходеев ищешь, ворон пугаешь.

— А дураки у нас круглее, — буркнул под нос Коряга и уже громче, — по войне соскучился?

— Ага! Я тут пару ухваток придумал, вот слушай…

— Со Взмётом поговорю, дело есть, — Коряга убыстрил Серка пятками, отъехал. Дёргунь заозирался в поисках жертвы, нашёл.

— Эй, Бука, я тут пару ухваток придумал, слушай…

Коряга подъехал к Взмёту, рукой полоснул себя по горлу, «достал уже», покачал головой. Взмёт улыбнулся, не размыкая губ. Не велика охота лыбиться в мир щербатой пастью, хотя… привыкаешь со временем к провалу меж зубов. Густые борода и усы затянули шрамы, а выбитые зубы… Не девка, с лица воду не пить. Зато плевать удобно.

— Слушай, он и раньше был такой же дятел?

Взмёт пожал плечами, прошамкал:

— Ну… война была, приглушила его маленько, хотя и тогда нас с тобой в один свой сапог языком затолкал бы. А потом да, ожил, заколосился.

— Где он к нам прибился?

— После Рогатого мыса. Как их там оттниры расколошматили и прибился. С пограничной заставы он.

— А почему мы раньше этого не замечали?

— А много мы тогда замечали? Зато теперь всем заметно, что дружинный вой некто Взмёт шипит, свистит и шамкает, как дед столетний, а у некоего Коряги щека порвана, ровно ходил на щуку, да сам на крючок попался.

Обо помолчали.

— Слышал про него что-нибудь?

— Слышал, — Коряга скривился, ровно гадости хлебнул вместо чистого питья. — Одни говорили, будто женился неудачно, другие — что наоборот удачно. С половиной мира воевал, а потом на Скалистом осел, заставу восстановил.

— Чего напрягся? — Взмёт растянул губы в улыбке. — Расслабься уже. Всё давно выяснено, для дураков разжевано и в глотку забито. Знай себе глотай, в голове укладывай.

Коряга отвернулся.

— Ты — первый дурак, я — второй, вон третий едет. Вместе мы — сила!

— Погода меняется, — Коряга задрал голову, вперил взгляд в голубое небо. — Ребра ноют. Дождь нанесёт.

— Успеем. За лесом пустошь и долы, а там сразу и пограничье.

Селения встретили княжий поезд отчего-то неприветливо. Да и ладно бы просто неприветливо — всегда кажется, что дружинный разъезд просто не чета лихим людишкам. Те как налетят, чих-пых, и шасть в леса, а ты после того чиха и недавнего пыха ровно под корень срублен. Но тут — едва не враждебно, ещё немного и губы задерут, зубы покажут, как волки. Там, сям встречались пахари при деле, этот с косой, тот — на бычьей упряжке, но всякий раз селяне морщились и кривились, а один даже буркнул злословицу, да наземь плюнул.

Коряга и Взмёт переглянулись, и понимания во взгляде товарища не нашел ни один. Чудно как-то. Пастуха, что гнал куда-то небольшое стадо, Коряга не поленился, остановил сам, перекрыв на Серке дорогу.

— Вы тут с ума посходили? Лесной воздух забродил? Голову кружит?

Пастух напрягся, выглянул исподлобья. Даже не спросил: «Ты о чем, добрый человек?»

— Ты мне, воевода, одно скажи, князю плевать на нас?

— Так плевать, что дружину прислал.

— Вот и разбирайся. Народ шипит, ядом плюется.

— Да в чем дело, придурок? Говори толком!

— Вода в колодцах горчит, люди животами маются, говорили, померло уже несколько. Скотина падает, а еще…

Пастух замолчал, утер пот.

— А ещё мор идет. Шишкин Дол вымер. Весь. Пять дворов, двадцать человек как корова языком слизала.

— Скотину куда гонишь?

— Да подальше. Сберечь бы стадо. Нам без молока худо.

— Где Шишкин Дол?

Пастух показал рукой.

— Видишь два холма? Идешь между ними, минуешь сосняк, и вот он, Дол.

— Взмёт, со мной, остальные идут в Пятихолмиху, как и шли. Соболёк, ты за старшего…

— Вымотался? А кто под седлом играл, «поскачем, поскачем», а Серок? — Коряга журил коня и внимательно оглядывался.

Сосняк прошли шагом, и вот он Шишкин Дол, до ближайшего дома один перестрел. И никогда, никогда не бывает селение укутано в такую мёртвую тишину, ни тебе собака брехнёт, ни корова замычит. Ничего. Ни-че-го. Коряга и Взмёт переглянулись, почесали бороды. А ну как там на самом деле мор, а ты шасть в селение наглой мордой, и ещё двое лягут рядком с остальными? Сначала опухнешь, потом гнильцой с костей оплывёшь.

— Клобуки повяжем, рукавицы наденем. Лошадей тут оставим.

Взмёт соскочил наземь и, молча, потянулся к ремням скатки, ослаблять да обряжаться. Правда, теплынь стоит, в рукавицах будет жарковато, но пар костей не ломит. Если впереди враг, рукавицы и клобук — те же доспехи, не будь дураком, нацепи перед битвой.

— Пошли?

— Красавцы! — хохотнул Взмёт, — так и будем ходить, как вернемся! Рожи прикрыты, глаза молнии мечут, даже разговаривать не придется.

— Да уж, таких бравых молодцев днём с огнём искать, — Коряга кивнул. — Ну что, двинем?

— Боги нас через многое протащили. Вот и думаю, для чего?

Первой увидели собаку. Переглянулись. Действительно мор. Сука лежит на боку, язык вывален, распухла.

— Язык синий, — Коряга палкой пошерудил в пасти собаки.

— Мух не гонял бы.

Двоих нашли во дворе, один подле другого.

— Ты гляди, знали, что умирают. Приготовились.

— Клянусь, я не подготовился бы к смерти лучше.

Пахарь встретил близкую смерть во всеоружии, как встретил бы её умирающий воин — ещё живым скрестил на стене две косы — древки на земле, лезвия наверху — сам сел на завалинку под самым перекрестьем, в руки взял серпы. Да, умер. Да, завалился набок после смерти. Но серпов не отпустил.

Жена лежала посреди двора под цветным, тканым покрывалом. Лежала строго, чинно, но молчаливое почтение к смерти, ровно ржавчина меч, источило отвратное жужжание трупных мух. Чуть поодаль чернело кострище, Взмёт и Коряга переглянулись. Дети. Детей погребли как положено. Успели. Смогли.

— У них было время понять, что к чему, но не хватило времени хоть детей отослать.

— Пара дней. Не больше трех.

Детские кострища нашлись во всех дворах.

— Шестеро взрослых, остальные, видать, дети. Сколько их вышло, четырнадцать?