Ледобой. Зов

— Лица на тебе нет, — Белочуб из-за угла терема выехал на Яблочке. — Случилось что?

— Обещаю, лицо ты сегодня увидишь.

— Я правильно понял? Приехал, не спешился, зовешь меня. Ехать куда-то?

— Да, тут недалеко.

— Ну, так поехали!

— Вот-вот ворожец подъедет и снимемся. Уже послал.

— Ворожец?

— Да, князь.

Белочуб нахмурился, тряхнул белым чубом, единственным на всю пшеничную гриву.

— Не темни. Говори.

— Мор идет. Сам видел.

— Твою ж мать… — в сердцах плюнул. — Только этого не хватало! Где?

— На границе с боянами. Деревенька одна обезлюдела. Двадцать душ, ни один не выжил. Шестеро взрослых, остальные дети. Больно скоро все случилось. Два, может быть три дня. Тебе ещё придёт эта весть.

— А едем куда?

— Покажу кое-что. Вот и Молочник, едем, князь.

В воротах остановился ворожец на гнедом, не заезжая на двор, вопросительно дернул головой «Туда? За город?», кивнул, тронул коня. Невысокий, ровно скроен — что в рост, что в ширину — и вот ведь удивительно, совсем без пуза. Макушка ворожца аж блестит, зато «предгорье» просто заросло диким лесом, волоса так много и так он густ и жёсток, что не лежит, а стоит и даже торчит в разные стороны, ровно оброс Молочник ежовыми иголками. Ну да, как же, и фляга при нем, и спорь на что хочешь, что там молоко.

— Что за срочность? От дел оторвал!

— Мор у нас, Молочник, — бросил Белочуб.

Ворожец недоверчиво выглянул из-под сведенных в нить кустистых бровей. Иной раз Корягу сомнение брало, когда вот так хмурится, он хоть что-нибудь видит? Кусты глаза не застят? Вон, и уши сединой поросли. Но вроде слышит.

— Неоткуда ему взяться.

— Неоткуда, а взялся.

— Сам видел?

— Как тебя.

— Поподробнее. Язвы? Может, рвало их? Блевотину видел?

— Языки у бедолаг синие.

Молочник пару счётов молчал, потом затряс головой, зашептал: «Нет, нет, нет!»

— Плохо дело?

— Хуже некуда, князь. Про синий мор знаю из летописей, сам не видел. И никто не видел лет как сто. Гадость неописуемая. Из какой дыры выбрался, ума не приложу.

— Далеко ещё?

— В сосняке Взмётка ждет. Скоро уже.

Дальше скакали молча. Городские ворота, дорога, поворот направо, сады, сады, пустошь, вот он, сосняк.

— Дальше ножками, — Коряга спешился.

— В глухомань залезли, — Молочник ловко спрыгнул, потянулся, похрустел костями, — и правильно сделали. Надеюсь, ума хватило труп не тащить? Ведь не труп?

— Хватило, — Коряга усмехнулся на рваную сторону. — Не глупее конских подков. Там. На полянке.

Взмёт махнул рукой, сюда.

— Здорово, вояка. Ну, показывай, что привезли.

— Здрав будь, Белочуб. И ты Молочник, не болей. А дай-ка рукавицы, князь. Сам берегись, и боги сберегут, так ведь?

Осторожно разрезал верёвки, отставил в сторону питейку, головой замотал, даже не подходи к ней. Сложил в сторонку лапник, размотал полотнище, бросил туда же, на сосновые ветки. Ставни прислонил к стволу, кивнул, смотрите.

Белочуб недоуменно переглянулся с дружинными. Это что? Рисунок? Вроде лицо какое-то… Чёрточки что ли? На рубцы похоже… Постой-ка… Это же… Это же… Неужели… Он? Коряга кивнул.

— Парни, я знаю только одного с такими отметинами, — князь оглядел обоих дружинных.

— Был ещё один. Говорят, сгинул. Сам не видел, врать не буду. Но был точно. Его Сивый, считай, ещё в нашу там бытность ножичком расписывал. Мы тогда… хм, после ранений по ложам валялись.

— Знак мора над головой, — буркнул Молочник, почесал бороду. — Местные постарались? Прямо живопись тебе. Он что, ухмыляется?

— Он всегда ухмыляется, — кивнул Взмёт.

Белочуб оглядел обоих.

— Ну, рассказывайте.

Дружинные переглянулись, Взмёт кивнул, давай ты, у меня с зубами беда, сам понимаешь. Долгие сказки не про меня.

–… дома, хлева, сараи сожгли. Всё сожгли. На всякий случай воды из колодца забрали, вон питейка стоит. И сюда.

Князь и ворожец молчали, укладывая рассказ в голове.

— Что думаешь, Молочник?

— Что думаю… — ворожец снял с пояса питейку, приложился. — Вот думаю, за что нам такое счастье?

— Да уж верно за что-нибудь, — Белочуб в сердцах плюнул. — Просто так боги мор не нашлют.

— Ага, в громах и молниях на Черныше явился Злобог, погрозил перстом и возвестил, дескать, запускаю мор в колодцы ваши и скотину вашу! Так?

— Ну нет, — Коряга развел руками, — боги редко являются людям, ещё реже делают что-то сами. Это все знают. Болтают, последний раз видели Злобога на Скалистом лет семь-восемь назад.

— Верно говоришь, — Молочник бросил на сотника острый взгляд, — тогда мало конец света не настал, все ворожцы в округе едва не слегли. Силищи окрест было столько, и кипела она и булькала так, думал, сварит тебя, друг сердешный Молочник, вкрутую, только уголек и останется.

— Злобог и Скалистый, говоришь? — Белочуб ухватился за бороду, зашагал туда-сюда.

— Боги, они ведь как воеводы, — Молочник ещё раз пристально вгляделся в лицо на ставнях, — Могут и сами сделать, но у них под началами целые дружины — мы, люди. Вся беда в том, что дружины те перемешаны, поди, пойми, кто по чьей указке действует. А с печатью Злобога на лбу человек не рождается.

— А мог сам собой мор возникнуть?

— Друг мой, Коряга, ты и сам знаешь, не мог, — ворожец убежденно тряхнул щеткой волос. — Все случайности происходят оттого, что Ленивый Бог делает что-то невпопад и не ко времени. Ну, на то он и Бог Случая.

— А тогда… на Скалистом… что там было? — Белочуб не отводил взгляда от лица с рубцами.

— Да кто знает, — Молочник пожал плечами. — Наверное, бой был. А вот кто с кем… Молчат. И Стюжень молчит, старый хрыч. А в том, что он знает, не сомневаюсь.

— А если нажать на старого хрыча? Пусть расскажет.

— Нет, князь, — улыбнулся Взмёт, — Не выйдет нажать. Ладошки изломаешь, а воды не выжмешь. Камень-старик.

— Тогда складываем на пальцах, — князь отвернулся от ставней, поднял пятерню. — Скалистый — это раз. Стюжень — два. Бой на Скалистом семь… восемь лет назад — три. Лицо на ставнях — четыре. Что всё это объединяет?

— Вернее кто, — мрачно поправил Коряга и переглянулся со Взмётом.

— Воевода Чернолесской заставы, — кивнул Взмёт. — Не знаю, как он связан с той вселенской мясорубкой на Скалистом, но если к этому имеет отношение Стюжень, Сивый точно был где-то рядом.

— Боги, боги, что мы делаем не так? — Белочуб в исступлении воззвал к небесам. — То война, то неурожай, то лесные пожары, то мор!

— Жизнь вообще штука нелегкая, — Молочник поскреб макушку. — Когда-то здесь у меня были волосы.