Ледобой. Зов

— Четырнадцать мальчишек и девчонок больше никогда не скажут «Мама, дай поесть».

Коряга и Взмёт сидели за чертой деревни, на пригорке, мрачные и злые. Враг есть, а мечом не ударишь, и даже в лицо не посмотреть. Обошли все дворы и везде увидели схожее — один лежит строго, опрятно, видно, что положили, второй — упал, там, где застала смерть. Двое не стали ждать мучительного конца, муж сначала жене выпустил кровь, потом себе, оба просто уснули в красной луже.

— Мух ненавижу, — буркнул Коряга, вновь облачаясь в клобук.

— Не знаю никого, кто любил бы. Это тебе не верный пёс, языком не залижет, хвостом не завиляет. Мерзкие твари!

— Куда? — Коряга поднялся, натянул рукавицы, — может в тот? С расписными ставнями?

— Пожалуй, подойдет. Стоит посреди села, тащить удобно. Багор бы ещё найти.

— Река рядом, рыбу ловили. Найдем.

Багор нашли, как не найти. Стоял у стены с тыльной стороны дома. Хозяина и хозяйку, тех самых, обескровленных, втащили в дом первыми. Потом пахаря с серпами и его половину. Один тащил багром, второй — упряжью, вроде человек — не лошадь, а смотри, как выходит, тащишь, ровно норовистого жеребца, а тот не помогает, будто идти не хочет, за землю цепляется.

— Да уж, кто хотел бы помереть такой смертью? — зло бросил Взмёт, натягивая упряжь.

Интересно, если мигом вырвать жертву у мух — вот только что была, а потом р-раз, и нету — обалдеют, потеряются или как? Запричитают по-своему, по-мушиному: «А-а-а-а, куда еда делась?» или не заметят?

— Нечему там причитать. Тупые, безмозглые твари. Разлетятся, кто куда, и забудут через счет. Как Дёргунь.

— Чего бормочешь? — Коряга вышел из дома, только что своего оттащил.

— У богов спрашиваю, что кругом творится, да те молчат. Не хотят мне жизнь облегчать. Мол, сам думай.

— Вроде всё? Это последний.

— Всё, да не всё.

Коряга скривился, выглянул с недоумением.

— Обсчитались? Говорила мне мама, учись счёту, балбес. В двух соснах заплутал.

— Покажу тебе кое-кого, — Коряга отошел, давая дорогу, Взмёт перетащил тело через порог, скрылся в избе, — вот с этим управлюсь и покажу.

— Умел бы считать, был бы купчиной, — бухтел Коряга во дворе. — Хотя тоже вряд ли. Тут не считать нужно, а обсчитывать. И что? А ничего. Выросла у папки-мамки дубинушка, косая сажень в плечах, да голова маловата. Меч наголо, руби, коли.

— Пошли, — Взмёт вышел, махнул рукой, иди за мной.

— Ну, пошли.

Деревенька невелика, до крайнего дома идти всего ничего, на двадцатый счёт ступишь во двор, на двадцать пятый зайдёшь за угол, но даже на полсотый счёт не прикроешь рот. Так и будешь стоять дурак-дураком — челюсть отвисла, глаза распахнуты, нет-нет мотаешь головой, ровно видение гонишь. А не видение. И не исчезнет.

— Узнал?

Коряга молчал. А как не узнаешь? Ставни прикрыты, на них рисунок чем-то красным, как бы не кровью — лицо. От глаз на виски разбегаются толстенные «гусиные лапки», три полосы с одной стороны, три — с другой, две черты убегают от крыльев носа в бороду, три борозды на лбу. И глаза… два провала под бровями. И серп. Торчит прямо во лбу. Всажен от души. И нож торчит из переносицы. Тяжелый, пахарский нож, рукоять кровью измарана. И знак пламенеет над макушкой, знак смерти, такой рисуют на полотнищах, да развешивают на шестах у деревень, в которых скотина падает.

— А теперь и люди, — буркнул Коряга, покосился на Взмёта. — Ты чего глаза закатил? Сам-то живой?

— Да вот, вспоминаю, когда последний раз мор был. Падеж скотины помню на своем веку, а людской мор… что-то нет.

Коряга подошел ближе, осмотрел ставни со всех сторон.

— Снимаем.

— Что?

— Снимаем.

Взмёт несколько мгновений непонимающе таращился на друга.

— Снимаем? И?

— Везём князю. Или, может, сам нарисуешь, когда рассказывать будем? Рисуешь хорошо?

— С ума сошёл? В терем? Кровь поганая! Не дайте боги, мор привезем!

— В княжий терем не потащим. В лесу оставим, да князя подведем. Потом сожжем.

Багром выломал петли, благо ломать легко — дерево сухое. Взмёт натаскал лапника, обложили сверху, снизу, перевязали. Нож и серп замотали тряпками, чтобы не торчали.

— Я к седлу это не приторочу, — Взмёт набычился.

— И не надо. Конь волоком потащит. А теперь спалим этот рассадник к злобожьей матери!

Избу с трупами подожгли первой, потом и на остальные дома пустили красного петуха. Показалось, или на самом деле изба с моровыми заполыхала жарче остальных? Взмёту даже привиделось, будто дым от той избы жирно чадит, был бы под хмельком, увидел бы в клубах перст указующий, мало того, что указующий — грозящий. Мол, бди, парень, на худом не попадайся. Подожгли хлева с павшей скотиной, сараи, всё, что может гореть. Уходя, постояли перед неглубоким колодцем, мрачно друг с другом переглянулись. Коряга достал колодезное ведро, с опаской заглянул. Вода как вода, но пробовать на вкус — нет уж.

— Воды тоже наберем. Пусть ворожцы головы ломают. Давай питейку, моя в седле осталась.

Взмёт снял с пояса небольшую деревянную долбленку.

— Я сам.

Вернулся к ближайшему горящему дому, снял с тына кувшин с носиком, вернулся. Стараясь не пролить, наполнил питейку, плотно пригнал пробку. С ближайшей сосны соскрёб смолы, на огне размягчил, залил щель. Притачали к ставням.

Волокушу изготовили быстро, секирой раз-два и готово, две длинные, крепкие лесины увязаны поперечинами, на них лежит моток — ставни и питейка. Подвели лошадей, приладили волокушу к упряжи взмётова Гнедаша.

— Чуть не забыл, — Коряга соскочил наземь, размотал клобук, сунул в тканину одну рукавицу, рукой показал, разматывай свое и тоже кидай сюда. В огонь всё, от беды подальше.

Легкой ногой метнулся к ближайшему пожарищу, что туго хлестало небо огненными знаменами, в оглушку било по ушам низким гулом, швырнул сверток на крышу, туда же бросил вторую рукавицу. Все. Теперь ноги отсюда.

— Ну что, вздрогнули, беззубый?

— Айда, братец, восвояси. Живы останемся — не помрем.

Глава 10

На княжий двор въехал верховой, не спешиваясь, поманил пальцем мальчишку-конюха.

— Зови князя. Скажи, дело неотложное.

Конюшонок только носом шмыгнул, и лишь пыль встала на том месте. Корягу лучше не злить. Говорят, одной левой может дух вышибить. Оно и видно, вон какой здоровенный. Ка-а-ак даст сотник щелбана по лбу, ходи потом с дыркой в голове, свисти на ветру. Пряник умчался в терем, взбежал на лестницу, поводил глазами вправо-влево. Самому в терем ступать боязно, нечего в князёвых палатах и переходах искать конюшонку, но дело нужно делать. Повезло. Князь вышел сам, в руке чарка, в чарке что-то горячее, прихлёбывает, обжигается, аж с усов капает. Молоко. Наверное, с медом. Пряник против воли задержал дыхание — начнешь глотать — слюной захлебнёшься, вон её сколько накачало за один счёт. Белочуб словил взгляд мальчишки, нахмурился, кивнул, мол, подойди.

— Чего тебе?

— А там Коряга во дворе. Верховой. Говорит, немедля зови мне князя.

— Разъезд вернулся? Рановато.

— Разъезда не видно, а Коряга один, у ворот ждет.

— Седлай мне Яблочка. Только за доспехом схожу, — внимательно посмотрел на мальчишку. — На, допивай, балбес. Молоко с мёдом… Да не сразу, дурень! Горячее же!

Коряга стоял мало не в самых воротах, от вопросов отмахивался или мрачно отшучивался, двор жил своей нехитрой жизнь. Мели, скребли, чистили, тюкали топорами, сновали туда-сюда.