Ледовый десант

«Вот так номер! — растерялся Митя. — Сейчас он начнет насмехаться. Скажет: что это ты нарядился в девчачье платье?..»

Но отец не узнал его, сердито буркнул:

«Чего бы это дивчине шляться по улицам в такую позднюю пору? Ишь накрасилась! Немцам хочешь понравиться? Нет батога на тебя. О матери хотя бы подумала».

«Да это ж я, тату! — тихо сказал Митя. — Ну и подпольщик! Родного сына не узнал… Так и скажу командиру…»

Отец растерянно заморгал глазами.

«Как был ты сорвиголовой в школе, так и остался им…»

Теперь партизанская жизнь позади. Митя сидит на теплой, как спина коня, броне «КВ» Тернистого плечом к плечу с бойцами-автоматчиками. Вглядывается в ночь. Тьму вспарывают огненные трассы пулеметов, вспышки ракет.

— Чего это они стреляют? — пожал недоуменно плечами Митя. — Ночь, а они…

— От неуверенности, сынок, — ответил пожилой усатый сержант. — Они знают, что Киев уже советский, что наши танки пошли в прорыв. А что будет дальше, им невдомек.

— Чудно.

— Почему чудно?

— Чудно, что у немцев так много снарядов. Сколько тех поездов с боеприпасами пустили мы под откос. Между Фастовом и Бояркой мы укокошили дюжину эшелонов. А они все равно стреляют…

— Выходит, мало укокошили, сынок. Есть боеприпасы у немцев. Чтобы побить фашистов, мы и избрали себе в помощники темную ночь. Ночь — подруга наша.

— И сестра партизан, — улыбнулся Митя.

Из люка высунулся Тернистый. Запрокинул голову, стал вглядываться в звезды.

— Сверяете, правильно ли мы идем, товарищ командир? — спросил его Митя. — Идем на юг. Если бы не грохот танков, мы бы уже слышали гудки паровозов на железнодорожной станции. Там днем было пять эшелонов. Курсирует и немецкий бронепоезд.

— На машинах, тех, что ведет комбриг к железно-дорожной станции, есть взвод саперов-подрывников. Они перекроют дорогу бронепоезду: подорвут рельсы.

— А почему не мост?

— Мост уже завтра понадобится нашим железнодорожникам. Мы ведь идем в наступление.

— Не подумал, — смутился Митя. — Мы привыкли уничтожать все, что служит фашистам.

Впереди показалась река.

— Товарищ капитан, эта речка хоть и небольшая, но берега заболоченные. Увязнут танки, — сказал Митя.

— А через мост смогут пройти?

— Немецкие танки проходили.

— Значит, и мы пройдем!

Тернистый отправил в разведку танк «малютку» и «тридцатьчетверку», выделил им три танка боевой охраны, которые должны были прикрыть и переход батальона через мост.

На околице села танкисты увидели артиллерийскую батарею. Орудия были прицеплены к автомашинам, артиллеристы спали в хатах. Услышав рокот моторов, они начали выскакивать на улицу, но тут же попадали под пулеметный огонь танков.

Бой длился несколько минут. Разгромив батарею врага, танки Тернистого беспрепятственно переправились через мост.

Вскоре с «малютки» по радио сообщили: у въезда в Фастов на холме стоят противотанковые орудия «кобры».

Тернистый приказал автоматчикам и партизанам-проводникам покинуть машины. Батальону приготовиться к атаке.

13

Комендант города еще год назад облюбовал хату Горпины Андреевны и иногда присылал на постой к этой тихой, незаметной женщине офицеров и знатных промышленников, приезжавших из рейха. В хате прибрано, чисто, опрятно. Перед иконами, обрамленными вышитыми рушниками, все время горит лампадка.

По мнению оккупационных властей, Горпина Андреевна была далека от политики. Никто в комендатуре даже не подозревал, что ее хата является конспиративной квартирой партизан и подпольщиков.

Оберста Вассермана, влиятельного офицера, прибывшего из ставки самого Манштейна, комендант города тоже поселил в хате Горпины Андреевны. Пусть полковник-фронтовик хорошо поужинает, отведает украинского борща и в домашнем уюте и покое переспит ночь перед завтрашним решительным боем с танками русских, нацеливших свой удар на железнодорожную станцию. Осенняя ночь долгая и темная, а линия фронта проходит где-то в пятидесяти километрах. Чего же тут особенно волноваться? И так тревог выпало немало в течение последних двух дней.

Хорст Вассерман ел вкусный борщ, приятно пахнущий капустой и сметаной. Хозяйка еще добавила сметаны, и полковник довольно закивал головой:

— Зер гут, зер гут.

— В борще варилась курка, — сказала Горпина Андреевна, вытирая чистым полотенцем руки.

Слово «курка» Вассерман знал и без перевода, как знают немецкие солдаты слова «яйка», «млеко» и «дай». Эти слова стали самыми употребляемыми в лексиконе оккупационных войск.

Но когда Вассерман ложкой вынул куриное сердце, он вдруг побледнел, будто увидел в борще жабу.

— Подсыпать? — подошла к столу с половником Горпина Андреевна. — Вот печеночка.

Вассерман, увидев в половнике еще и куриную печенку, вздрогнул. Ему вспомнился рассказ брата: печенкой и сердцем Бремк и служащие собачьей фермы кормили овчарок перед допросами партизан и слишком упорных и ценных пленных. Он достал из кармана френча носовой платок, прижал его к носу: его стало тошнить.

Адъютант тут же выхватил из кобуры парабеллум и направил дуло на Горпину Андреевну. Она захлопала глазами, не понимая, что это вдруг случилось с ее постояльцем.

— Я хочу капусты, — тихо произнес Вассерман.

Адъютант перевел его слова.

— «Коль» — капуста. Знаю, — кивнула Горпина Андреевна. — Я сейчас полезу в погреб.

В цинковом корыте возле печи лежало выкрученное после стирки белье. Горпина Андреевна взяла простыню, две наволочки и сказала нарочито громко:

— На улице морозец. Пусть промерзнет белье до утра.

Во дворе она повесила на веревку простыню и две наволочки. Такая договоренность была с Митей. Если на веревке висят две наволочки и простыня, значит, у Горпины Андреевны на постое офицер. С этим Митей одни хлопоты: что-нибудь да выдумает, будто играет в разведчиков. А ведь это же настоящая война, не забава. Но все же, отметила про себя Горпина Андреевна, голова на плечах у хлопца есть. Зачем подставлять себя напрасно под пули.

Капусту Горпина Андреевна посолила неделю назад, но бочка уже заметно опустела. Еще бы! За капустой присылал своего гонца даже сам комендант города. Капуста вкусная, с яблоками.

Горпина Андреевна спустилась по шаткой лесенке в погреб, вынула из бочки кружок, придавленный камнем, набрала целую миску капусты.

Проходя мимо развешенных наволочек и простыни, тяжело вздохнула: «Митя! Митя! Когда же мы дождемся своих? Не повесят ли нас на этой самой веревке? А люди еще пустили обо мне слух: немецкая прислужница! Удивятся, когда увидят с петлей на шее…»