Ледовый десант
Шрифт:
Как-то утром к стожку подъехала арба. Возницей был старик. Алексей рассказал деду, кто он и почему оказался здесь. Ему было уже безразлично, сдаст его старик немцам или спрячет от их глаз, — такой он был немощный и голодный.
Дед приютил Алексея и тайком через людей передал в Киев его тетке, что племянник ранен и сейчас находится в селе, неподалеку от Пирятина. Вскоре тетка привезла костыли, и Алексей, где пешком, где на попутных подводах, добрался до Киева.
Нога нестерпимо болела, рана начала гноиться. Надо было срочно делать операцию. Алексей отправился в больницу, расположенную на бульваре Тараса
Хирург профессор Краменко сделал Алексею операцию. Но под присмотром врачей не удалось полежать даже двух дней. В больницу явились фашистские солдаты. В первые дни оккупации Киева они грабили квартиры эвакуированных киевлян и тех, кто остался. Но вот дошла очередь и до больниц. Настало время навести и здесь «новый порядок».
Переписав всех раненых красноармейцев, фашисты ушли. А вечером в палату заглянула старшая медсестра, чуть не плача сказала: «Хлопцы! Родные! Завтра вас поведут на расстрел или прикончат здесь! Спасайтесь, кто может. Уходите отсюда!..»
Темной сентябрьской ночью Алексей на костылях вышел из больницы и направился к Днепру. Преодолевая страшные муки, он добрался все же до Днепра и на лодке переплыл на Труханов остров…
Это было два года назад. А в сентябре 1943 года Алексей переправил на киевские острова около двухсот красноармейцев. Принимал участие во многих боях. А однажды с отделением бойцов двое суток отбивал атаки фашистов. Силы были неравные. Не хватало боеприпасов. Но подошло подкрепление с левого берега, и немцы прекратили атаки.
Теперь Алексей Стакурский готовился к новому «путешествию» на острова — должен был помочь переправиться туда полку Федора Федосеевича Сильченко.
— Моя лодка не протекает. И не беда, если какая-нибудь другая даст течь. Бойцы касками и котелками вычерпают воду, — сказал Алексей полковнику. — У нас нет смолы, да и костры разжигать рискованно — немцы могут заметить приготовления, и тогда…
— Хорошо! — согласился Сильченко. — Будем вычерпывать воду. Только бы не отнесло наши плавсредства на юг.
— Все рассчитано. Мы отчаливаем за два километра вверх по течению, и при таком ветре нас прибьет прямо к Казачьему. Надо только держать весла на правом борту. Каждый рулевой лодки пришьет на спину клочок белой материи. Для ориентировки…
— Правильно, — кивнул Федор Федосеевич. — Танкисты рисуют на кормах машин белые круги, треугольники, чтобы ориентироваться в темноте. Так и мы сделаем.
Сильченко подошел к другой группе бойцов. Поздоровался. Здесь было много новобранцев, бывших окруженцев, которых уже опалило огнем войны за прошедших два месяца.
Сильченко присел на старое корневище, принесенное половодьем, похожее на огромного осьминога.
— Как настроение, товарищи?
— Нормально, — ответил Гавриленко. — А где сейчас наши бывшие командиры — Колотуха и Живица?
— Хе-хе! — хмыкнул Данила Мостовой, проведя пальцем по небритому подбородку. — Иван соскучился по Живице. Забыл, наверное, как он обозвал его трусом?
— Ты говоришь так, будто сам не боялся, — ответил Гавриленко. — Разве я один?
— Все кинулись в атаку, а ты все еще лежишь и думаешь, как на ярмарке в Ромнах: тут ли отдавать свою драгоценную жизнь или чуть погодя — где-нибудь в Польше,
а может, и в Германии…— Вот сцепились, — прервал Мостового молодой боец Александр Вывозенко. — Что ж вы не говорите о том, как вас обоих Живица похвалил?
— Что-то не помню, — пожал плечами Гавриленко.
— И я тоже, — буркнул Мостовой.
— Короткая у вас память, — вмешался ровесник Вывозенко Дмитрий Лопуцкий. — Товарищ Абдула! Напомните им, что говорил Живица.
— Он кричал: «Молодцы хлопцы!..» Сам слышал. — Абдула повернулся к Сильченко. — А где сейчас действительно Живица и Колотуха, товарищ полковник?
— В артдивизионе капитана Зарубы, на Лютежском плацдарме. Уже сутки, как там воюют за Киев, — ответил Федор Федосеевич.
— И ваша жена, наверное, там? — с тревогой спросил Гавриленко. — Я о своих детях и об Оксане думаю все время.
— О детях и об Оксане он думает, — скривил в усмешке губы Мостовой.
— Думаю. Поэтому и страх меня в первом бою охватил.
— А вы женаты? — спросил Сильченко Мостового.
— Не успел.
— Пора бы уже, — сказал Вывозенко. — Или ждешь, пока стукнет тридцать?
— Ничего я не жду, — махнул рукой Данила. — Был бы женат, тоже, как Гавриленко, думал бы в бою о детях и жене, а не о том, как разбить врага.
— В этот миг надо думать не о родных и не о себе, а об армии. Правильно? — обратился к полковнику Вывозенко.
— Наоборот, — не согласился Сильченко. — Надо думать прежде всего о себе. О том, что только от тебя лично зависит: выигран будет бой или проигран. Армия состоит из отдельных солдат. Каждый из вас ее частица…
— Здравствуйте, товарищ полковник! — прервал Сильченко подошедший майор Добрин.
— Приветствую вас. Какими ветрами? — удивился Федор Федосеевич появлению майора.
— Северными. Из штаба корпуса. А вы беседуете с бойцами?
— Да. Перед трудным маршрутом на правый берег Днепра.
Они отошли в сторонку и остановились за кустами краснотала. Первым заговорил майор Добрин:
— Ваши написали на Ивана Гавриленко, что тот в бою под Зарубенцами проявил себя «явным трусом», как сказано в письме.
— Зачем обращать внимание на поклепы?
— Прокурор корпуса другого мнения. Он за то, чтобы Гавриленко изолировать, а точнее, арестовать как труса, склонного к дезертирству, если не больше. Вы же слышали, как Гавриленко несколько минут назад в споре, кажется с Мостовым, сам признался, что он трус?
Сильченко в ответ промолчал.
— Так как быть? Прокурор требует принять меры для «профилактики».
— Я не позволю, товарищ Добрин, никакому прокурору и вам подозревать красноармейца Гавриленко в склонности к дезертирству. Гм… Написал кто-то, что он явный трус. А вспомните свой первый бой, если он у вас был. Да, кажется, был…
— Был, и не один! — в глазах Добрина вспыхнули огоньки гнева. — Я участвовал во многих тяжелых боях.
— Гнев в таком разговоре не советчик, — заметил Сильченко. — Гавриленко честно рассказал о своем душевном состоянии во время боя, когда пограничник Живица обозвал его и таких, как он, трусами. А Мостовой, Вывозенко, Лопуцкий героями себя проявили? Подождите, подождите… Уж не Мостовой ли автор письма? За что-то он недолюбливает Гавриленко, хотя мобилизованы они из одного района и даже из одного села.