Ледяное сердце

Она брела, спотыкаясь, путаясь в бесконечных корнях и траве, низкие ветви, словно крючья, цеплялись за её одежду и волосы, и не пускали, точно хотели остановить. К вечеру ей удалось только спуститься с холма к реке, а там её встретили непроходимые заросли ежевики, оплетавшие каменный уступ. Длинные цепкие плети нависали над рекой, и вода играла ими, подскакивая на камнях. Пройти там никак было нельзя — придётся снова подниматься, чтобы обогнуть этот уступ. Кайя горько вздохнула. Уже стемнело, да и сил совсем не осталось. Кое-как перевязала лодыжку — та была горячей и посинела, может и не перелом, но точно растяжение.

Как ей теперь дойти до перевала?

Нужна лошадь. И нужно перейти мост. На мосту будет караул, скорее всего, но она что-нибудь придумает. Есть не хотелось, и Кайя смогла проглотить только несколько орехов и ягод. Завернулась в сырое одеяло, легла на оленью шкуру между толстых корней тополя, торчавших над землёй, и провалилась в сон.

Её ждала зелёная вода, звала песня, рвущая душу на части, звали лодка, туман и призрачне серые травы. И в эту ночь туман был совсем близко, и ему было трудно противиться. В этот раз её опять окликнула мать, только была она уже не в светлом платье, а в зелёном шёлке, переходящем в цветочный ковёр, и стояла далеко — не дотянуться.

— Проснись Кайя! Очнись! Уходи! Уходи отсюда!

А вода была тяжёлой, сдавливала грудь и уже подбиралась к горлу, и Кайя почувствовала, что сейчас она утонет. Если позволит этой воде сомкнуться над ней, то уже не выплывет. Противиться этому было невероятно трудно, и она стала судорожно хватать ртом воздух, но воздуха не было. Ощущая себя пойманной, как муха в паучью сеть, Кайя металась и вырывалась, кричала и плакала, но всё было бесполезно.

Хриплый звук врывался из груди, и она едва смогла открыть глаза. Веки были горячими и тяжёлыми. Где-то внизу шумела в реке вода, сквозь узорную сетку листьев пробивались косые лучи низкого солнца. Было уже далеко за полдень.

Как она проспала так долго?

Кайя не могла даже пошевелить рукой. Почти так же, как в подвале, где её держал Дитамар, и она заболела лихорадкой. Такая же слабость, и боль, и такие же странные сны…

В горле пересохло, и она снова не чувствовала тела, а когда смогла повернуть голову, то увидела, что за ночь корни деревьев оплели её почти до пояса. Хищные щупальца, покрытые мхом, обвили ноги. Тополь присыпал листьями, и жимолость с бересклетом своими ветвями словно заворачивали её в саван. А корни понемногу утягивали вниз. И новое щупальце, чёрное, блестящее, тянулось уже к талии. Кайя хотела сбросить их, но это было не так-то просто. Лес не хотел отдавать свою добычу.

И в это мгновенье её обуял такой ужас и паника, что она чуть не задохнулась от собственного крика. Ей не хотелось умереть в этом лесу, быть утянутой под землю корнями и сгнить там, превратившись в пищу для этих деревьев.

Что же ты за лес такой?! Отпусти меня! Отпусти!

Но лес молчал.

У неё в голове осталась только одна мысль — выбраться! Прочь отсюда, на воздух, на открытое пространство, подальше от этих корней-рук и ветвей-крючьев! И не важно, что там караулы лаарцев! И их собаки! Что угодно, даже подвал Дитамара казался ей сейчас не таким страшным.

Ведь это всё он, этот лес! Он пьёт её силы, опутывая её, как паук своей сетью, корнями и ложными виденьями, и когда выпьет досуха её душу, то обовьёт своими путами и тело, утащит под слой мха и листьев, и растворит в своих недрах. Её захлестнул новый страх, даже больший, чем тот, который она испытывала перед Эйгером и Дитамаром — страх утопающего.

Бежать! Бежать отсюда!

Она кое-как размяла онемевшие ладони, и когда пальцы вновь стали сгибаться, дотянулась до сумочки на поясе, достала нож и вилку и, собрав все остатки сил, вонзила их в корни. Она вонзала вилку снова и снова, раз за разом в толстые жгуты корней, и ножом отрезала мелкие, вытирая попутно невольные слезы. Пыталась пошевелить пальцами ног, но не могла, и от отчаянья совсем расплакалась. Но истерзанный корень ослабил хватку, дышать стало легче, и отдохнув немного, она снова принялась резать.

Наконец, ей удалось сесть. Она сбросила листья, освободила колени от гибких пут и вытащила ноги. Отдышалась и поползла на четвереньках вверх по склону. Подняться и идти сил уже не было. Ежевика цеплялась за платье и царапала, ладони и ступни тонули в сырой листве и влажном мхе, и каждый раз ей казалось, что там, под слоем опада, её сейчас схватят за руку вездесущие корни и утянут вниз. И эта мысль пугала, билась жилкой страха в виске и гнала вперёд. Кайя временами падала ничком на землю, чтобы отдохнуть, но потом снова поднималась и упорно карабкалась вверх.

Только бы выбраться до ночи из леса, ведь иначе она в нём погибнет!

Обессиленная и измученная, она, наконец, оказалась на вершине холма. Проползя через редкие заросли ирги в бусах лилово-сизых ягод, кое-как поднялась с колен, держась за тонкий ствол одинокой берёзы, стоявшей на опушке.

Её встретили лучи заходящего солнца. На поляне тут и там виднелись разбросанные валуны в рыжих веснушках лишайников. Шатаясь, она медленно дошла до одного из них, опёрлась руками о шершавый камень и сползла вниз, прислонившись к нему спиной.

Сил не осталось совсем. Сердце билось очень медленно, а перед глазами рассыпались разноцветные пятна-конфетти. Стало холодно, и сначала она дрожала, но потом дрожь прошла, и Кайя уже не чувствовала ног, не могла подняться, не могла даже ползти или пошевелиться. Всё, что она могла — закрыть глаза, радуясь тому, что её больше не окружает лес, и впасть в забытьё.

Кайя очнулась от лая собак. Солнце почти село, но в вечерних сумерках было ещё достаточно светло, и она разглядела цепочку людей, движущихся с факелами по холму, конных и пеших. И собак.

Они направлялись к ней. Мысленно ей хотелось сжаться, раствориться, превратиться в ещё один из таких валунов, но сил на это не было. Сил не было даже на страх, и мысли о бегстве остались в голове, скорее, просто по привычке. Собаки рвались с поводьев, хрипя и исходя лаем, но она не могла их успокоить. Из их оскаленных пастей капала слюна, стекая по жёлтым клыкам, когда они, хрипя, бросались на беглянку, лежащую у камня. И если бы не повод, на котором их держал кто-то из лаарцев, чтобы от неё осталось?

Лай перемежался окриками и бранью на айяарр, удивлёнными возгласами и топотом копыт. Кайя видела изумлённые лица окруживших её горцев, трепещущее пламя факелов, и не понимала, почему все на неё так смотрят.

— Живая?! Хех! — воскликнул кто-то.

— Это, вообще, она?

— Она!

Тишина наступила внезапно, лаарцы расступились, и появился тот, кого не узнать было нельзя — чёрный плащ с волчьим воротником, чёрная маска, перчатки с шипами, и жуткий гнедой конь, затанцевавший на месте. Эйгер спрыгнул на землю легко, только плащ взвился тёмными крыльями и осел, он шагнул к Кайе и остановился, навис прямо над ней, выхватив у кого-то из рук факел, и посветил ей в лицо.