Легавые. Ружье. Загадка Глухого
Шрифт:
Что может быть благопристойней Дня Всех Святых? Но его канун, Хэллоуин, превратился в Америке в нечто совершенно непристойное. В детстве Кареллы 31 октября было принято куролесить, но по сравнению с тем, что торилось сейчас, это были невинные забавы. В те далекие щи Карелла рыскал по улицам осеннего города, нацепив шлем авиатора с очками-консервами, вооружившись мелком, палкой, выломанной из ящика, или мешочком муки.
Надо было найти жертву, лучше девчонку, погнаться за ней и либо чиркнуть мелом ей по спине, либо стукнуть палкой, либо огреть мешком — так, чтобы остался след. После этого полагалось завопить «Хэллоуин!» и с хохотом бежать прочь. Жертва тоже обычно смеялась. Смеялись все. Это было невинное озорство, по крайней мере, таким оно запомнилось Карелле. Вечером детвора сооружала
Так праздновали Хэллоуин в наши дни, думал Карелла.
А сейчас…
Сегодня, например, двое подростков разбили витрину булочной на Эйнсли-авеню, потому что владелец отказался дать деньги на ЮНИСЕФ[23]. Они вошли в магазин с черно-оранжевыми картонками из-под молока и потребовали у хозяина взнос в фонд помощи голодающим. Хозяин велел им убираться из его магазина, что они и сделали, на прощанье швырнув в витрину по кирпичу. Было что-то абсурдное в разгроме магазина, хозяин которого не дал денег для голодающих детей земного шара. Почти столь же абсурдное, как в войнах во имя сохранения мира. Карелле казалось, что человек, обвиненный в хулиганском нападении, вряд ли мог в оправдание сказать: «Я дал ему в глаз, потому что хотел предотвратить драку». Столь же нелепым было громить витрину, стоившую пятьсот долларов, только потому, что булочник отказался дать девять центов на доброе дело. Следуя подобной логике, можно было оправдать и все остальное, случившееся a тот день.
Шесть молодых людей, вдохновленных мыслью, что сегодня Хэллоуин, день, когда все позволено, — а разя* нельзя позабавиться раз в году?! — затащили двенадца тилетнюю девчонку в проулок и изнасиловали ее, потому что она несла большой пакет праздничных гостинцев, которыми отказалась с ними поделиться. Кавалерам было от шестнадцати до восемнадцати лет, и вряд ли кто-то из них заметил бы эту малявку, если б не великий праздник.
На Южной Одиннадцатой ученица выпускного класса спихнула с крыши свою одноклассницу, когда та пыталась написать внутри сердца, нарисованного мелом на кирпичном парапете крыши, «Айрин любит Пита». Айрин сообщила полиции, что любит не Пита, а Джо, и что она умоляла свою подругу не писать неправды на видном месте, но та не вняла голосу разума и пришлось спихнуть ее с крыши. Однако она не сумела объяснить, почему крикнула во весь голос: «Хэллоуин!», когда подруга летел; вниз с высоты седьмого этажа.
На Калвер-авеню взрослый мужчина погнался за пятнадцатилетним мальчишкой, который вымазал кремом для бритья окна его автомобиля. В пылу преследования мужчина сбил с ног женщину, катившую колясочку с четырехмесячным младенцем. Коляска выехала на проезжую часть улицы и была смята молочной цистерной. Преследователь, давая объяснения полицейским, выразил сожаление, что так случилось, но упрекнул их в том, что они не сумели предотвратить столь отвратительный хулиганский акт, совершенный мальчишкой.
На Стеме, около Двадцатой улицы, два лихих профессионала, надев праздничные резиновые маски, вошли кулинарию и с криками: «Пирог или вилка в бок!» наставили на хозяина два заряженных револьвера. Хозяин, вполне проникшийся духом праздника, запустил в одного полновесной порцией макарон, а второго ударил очень острым ножом прямо в горло, туда, где кончалась маска. Первый из налетчиков, весь опутанный тонкими липкими нитями, выстрелил в хозяина и убил его наповал, а пробегавший в этот момент мимо лавки мальчишка сплясал от восторга джигу и крикнул «Хэллоуин!»
Праздник удался на славу.
Полицейские были в «восторге».
В шесть часов вечера Стив Карелла, 'уставший от бездействия в том, что касалось расследования убийства Лейденов, и от перегрузки во всем остальном, что связано
было с праздничным разгулом, смотрел, как жена раскашивает лицо сына, и думал, что ему придется еще ре выходить на улицу.— У меня отличная идея, папа! — сказал Марк. Он был старше своей сестры Эйприл минут на семь, что добавляло ему авторитета. Обычно Марку приходили в голову «отличные идеи», которые Эйприл отвергала со сладкой улыбкой и словами: «Первый раз в жизни слышу такую глупость!»
— Что за идея? — спросил Карелла.
— Нам надо пойти к дому мистера Обермана.
— Калеки Обермана, — добавила Эйприл.
— Так нельзя говорить о старом человеке, — заметил Карелла.
— Но он же действительно калека.
— Неважно, — сказал Карелла.
— Так или иначе, — продолжал Марк, — Эйприл и я пойдем к его дому и стукнем в дверь…
— Мы с Эйприл пойдем и постучимся, — поправил его отец.
Марк посмотрел на отца, размышляя, не пошутить ли, и спросил: «Ты тоже хочешь постучать в дверь Обер- ману?» Но счел за благо не рисковать, хотя порой шутки у него получались неплохие, что могла бы со вздохом подтвердить мисс Резерфорд, его классная руководительница.
— Мы с Эйприл пойдем и постучимся, — послушно повторил он, ангельски улыбнулся отцу, а потом и матери, которая в этот момент подрисовывала ему черные усы. — Мы с Эйприл постучимся, а когда он откроет, ты сунешь ему в рожу револьвер.
Тедди, внимательно следившая за губами сына, все поняла и, неистово помотав головой, требовательно посмотрела на мужа.
— Сколько живу на свете, первый раз слышу такую глупость, — изрекла Эйприл, которая прожила ровно восемь лет, четыре месяца и восемь дней.
— Заткнись, дура, тебя не спрашивают, — ответил Марк сестре.
Тедди жестом просигналила мужу, чтобы он навел порядок, и, взяв Марка обеими руками за плечи, повернула его к себе. Она работала на совесть, и хотя ее талант гримера, возможно, не восхитил бы изысканных театралов, сама она осталась вполне довольной достигнутым. Черным фломастером она нарисовала Марку большие изогнутые брови, на веки наложила густые зеленые тени. Затем снова взяла черный фломастер и нарисовала зловещую бородку. Марк намеревался изображать Дракулу. Правда, обычно того изображали без усов и бороды, но Тедди решила, что иначе у сына будет слишком ангельский вид, и смело пошла на ломку канонов. С помощью красного фломастера она посадила еМу на подбородок несколько капель крови, а поскольку сидела спиной к мужу, то не слышала, как тот отчитывал Марка за глупую идею с револьвером и за то, что он грубит сестре. Тедди посадила еще одну крошечную капельку крови под тремя большими, затем встала и отошла назад, чтобы оценить свой труд.
— Как я выгляжу? — спросил Марк отца.
— Ужасно, — ответил тот.
— Вот и хорошо! — воскликнул Марк и выбежал из комнаты посмотреть себя в зеркало.
— Сделай меня красивой, мамочка, — сказала Эйприл, глядя матери в глаза. Тедди улыбнулась, затем медленно и тщательно ответила жестами, на языке глухонемых. Карелла и малышка внимательно следили за ней.
— Мама говорит, что ей незачем делать тебя красивой, — пояснил Карелла. — Ты и так красивая.
— Я и сама почти все поняла, — сказала Эйприл и крепко обняла Тедди. — Я ведь добрая принцесса, — сообщила она отцу.
— Конечно, ты добрая принцесса.
— А злые принцессы бывают?
Тедди надевала на фломастеры колпачки, чтобы не высохли. Она улыбнулась дочери, покачала головой и стала рыться в сумочке. Отыскав помаду, Тедди подошла к Эйприл, которая с нетерпением ждала превращения в сказочную принцессу. Она опустилась возле дочки на колени и принялась умелыми движениями накладывать помаду. Мать и дочь были удивительно похожи друг на друга: одни и те же карие глаза и черные волосы, длинные ресницы и большой рот. На Эйприл был длинный плащ с капюшоном, сшитый из темно-зеленого бархата их прислугой Фанни. Губной помадой Тедди изобразила на щеках Эйприл румянец. Затем настал черед зеленых теней, которыми она уже раскрашивала сына. Но теперь она едва касалась ими век дочери, поскольку работала над образом не кровожадного вампира, а прекрасной принцессы. Затемнив кисточкой веки, Тедди поглядела на мужа, предлагая оценить ее труды.