Легенда о ретивом сердце

Словно кто нож вонзил в сердце... Все еще шла сумятица. Люди долго не могли остановиться, суетились, собирались толпами, снова разбредались. Встречаясь, хлопали друг друга по спинам, совали друг другу жаркие ладони, ерошили волосы. Повсюду, что маки, пламенели раны. Черниговцы совсем обезумели от радости.

— Двенадцатый день взаперти сидим, масло из лампадок попили. Спасибо вам, мужики. Откуда вы?

— А из разных мест! Ныне одно дело у нас, и Русь едина.

Большая часть ополчения бросилась обирать убитых, не стесняясь — свой лежит или чужак. Стаскивали сапоги, башлыки, шарили в переметных сумах, снимали залитые кровью рубахи, собирали оброненное оружие, искали выпавшие из сабельных перекрестий каменья. «Настал наш черед! На то есть бог!»

Широкою вольницей ввалились в город, окровавленные, черные от грязи, нагруженные всяким добром, размахивали топорами, хмельные победой. И скоро тихо стало на поле битвы, начинался собор воронья. Птицы садились на трупы, складывали крылья и, если кто вдруг, повернувшись, отбрасывал руку, лениво поднимались в воздух, чтобы снова опуститься на легкий кочевнический щит и высмотреть добычу.

Брынский лес

Шумно в городе Чернигове. Давно уже опустилась ночь, прохладой повеяло с реки, засвистали свои короткие песни перепела, но никто и не думал о сне. Толпами ходили по городу; откуда-то появились брага и мед, чокались деревянными кружками, пили, стучали в донышки. Каждый наколол на свое копье свечку или повесил лампаду. Клубки мотыльков разматывались над ними и никак не могли размотаться. Ворота заперли, на заборолах (*помосты для стрелков на крепостных стенах) ходила стража. Всюду слышалась крепкая забористая брань, не злая, а веселая — с шуткой да прибауткой. В соборе служили молебен богатые черниговские купцы. Втащили туда и Илейку с Алешей, выставили вперед на почетные места; там было так душно, что Илейка едва не задохнулся. К тому же на него в упор смотрели вытянутые желтые лица с икон. Они чем-то пугали Илейку. Ему и раньше приходилось бывать в церкви Мурома. Но там все было просто и понятно. Маленькая, похожая на елку церквушка пахла сухими травами и нагревшимися за день досками, а здесь все было каменно, тяжело. Илейка опасливо поднимал голову. Ему все казалось: вот-вот храмина развалится, не выдержит тяжести свода. Светила большая, на золоченых цепях лампада, гнулись от жары толстые свечи, и, как свечи, плыли, потели толстые купцы.

Вышел на амвон священник, одетый в золотые одежды, затянул молитву, и хор подхватил на разные голоса.

Алеша протиснулся к выходу, моргнул, но Илейка решил терпеливо выстоять. На него смотрел Христос взглядом, сковывающим волю. Илейка чувствовал, как поднимается в душе какое-то незнакомое чувство, смутное и немного тревожное...

Молебен кончился, Илейка поспешил к выходу, вздохнул глубоко на паперти, когда увидел бездонное звездное небо. За спиной толпилось купечество. Батюшка выдвинулся вперед:

— Братия! Мы за содеянные на земле грехи достойны несчетных кар, мы сами повинны в постигшем нас бедствии. Мы ожидали врагов денно и нощно, вознося восставшему из мертвых молитвы, обливая слезами пол храма...

— Не части, батюшка! — громко перебил Алеша.— Будто жук в ухе сидит!

— Говорю вам,— повысил голос священник, — обратитесь в лоно православной церкви нашей! Видите, сей герой уверовал в истинного бога, и всевышний даровал ему победу. Сам архангел Гавриил вложил ему в руку меч и витал над ним всю тяжкую битву. Это его карающей десницею разбито полчище язычников! Его провидением спасен град наш Чернигов! Его невидимыми мечами!

— Ай, нет, епискуп! — выкрикнул вдруг Попович.— Не мечами — топорами да дрекольем побили печенегов! Верно ли говорю, люди?

— Верно! Верно! — послышались со всех сторон восхищенные возгласы.— Вилами да косами погромили степняков! Мы! Мы!

— Сатанаил владеет твоею душой,— махнул рукой священник, чтобы унесли хоругви и знамена, — ждет тебя небесная кара, в преисподнюю сойдешь.

— Не страшно, батюшка! — остановил его Алеша.— Ведь ты поводырем будешь!

— В геенне огненной будешь подвешен за пуп, изгой, неприкаянная душа твоя! — возмутился епискуп, и купцы затопали на Алешу ногами.

— Не смей хулить бога! — поддержал их Илья.

— Бросить его в поруб без окошечка! Посидит — уверует!

— Что же вы мешкаете, христиане? Гог и Магог он, богохульник, анафеме его предать! Отца родного обворовал, из святого писания листы выдергивал, святым распятием гвозди вбивал! Хватайте его!

— А ну, попробуй,— ответил Алеша. — Посмотрим, кто кого.

Алеша смеялся над толпой именитых, стоивших на паперти, потряхивал молодецки кудрями и был готов отразить нападение. А внизу одобрительно гудела толпа:

— Что бог, что князь — все одинаково, всем дань неси.

— Попово брюхо из семи овчин сшито!

Епискуп открыл было рот, чтобы извергнуть на Алешу новый поток брани, но вдруг остановился, именитые застыли с поднятыми кулаками: из середины их вышел содой, благообразного вида старик, опирающийся па посох.

— Воевода Претич! — прошептал кто-то с почтением в голосе и умолк.

Воцарилась тишина, даже слышно было, как потрескивали в храме свечи. Воевода неторопливо подошел к Алеше, стал, оперся на посох обеими руками. Он был очень стар, но в его осанке еще чувствовалась прежняя сила, черною ночкой смотрели из-под косматых бровей пронзительные глаза. Тряхнул гривой волос — всем показалось: иней должен посыпаться.

— Имя? — коротко спросил он.

— Алеша Попович из Ростова! Наш славнейший витязь! — закричали в один голос толпы людей. — Это он с Муромцем спас Чернигов! Не замайте их, светлые бояре! Но тронь их, Претич!

— Молчать! — чуть повысил голос Претич, и народ притих — столько было величия в жесте, которым он поднял над головою посох.— Ваши речи, что поле, поросшее чертополохом! Илья Иванович из города Мурома и ты, Алексей из Ростова, властью, данною мне от великого князя земли русской Владимира Крестителя, изгоняю вас из града сего, как богохульников и смутьянов. Отныне каждый горожанин может бросить в вас камнем, не получив возмездия. Приведите им коней.

Холопы со всех ног бросились исполнять поручение, толпа заволновалась, закричала, но Претич снова поднял посох, и все умолкли, словно перед ними стоял колдун — вот-вот из рукава молния засверкает. Илейка насупился, обида вошла в сердце. Растерялся и Попович. Он не думал, что приговор воеводы произведет на всех такое впечатление. Хоть и шумели, а все-таки заступиться за них не решились, слушали старого воеводу, видно было по всему — заслужил уважение.

— Однако князь справедлив, и от его имени и от имени города за большое ратное дело дарю вам полные шапки серебра. Сколько войдет в них — все ваше, — тем же спокойным голосом продолжал Претич, — подставляйте шапки!

Алеша шагнул первым, Илейка было замялся, но его ободрила толпа: «Бери, Муромец, бери!»

Живыми, говорливыми ручейками потекло серебро в подставленные шапки богатырей. Уперли в них глаза завистливыо купцы, не могли отвести взглядов. Народ восторженно ревел: «Счастье привалило храбрам! Теперь они богачи!»

— От щедрот своих даст вам город, — тихо, так, чтобы не все слышали, сказал Претич,— и не богохульствуйте, идите с богом! Много светов сменилось — новые времена на Руси...

Как бы в подтверждение ого слов, из-за спины появились один за другим десятка два тяжеловооруженных воинов. Прошли, громыхая доспехами, неся на плечах сияющие секиры, и остановились па паперти, отгородив именитых от народа. Да, крутым оказался город Чернигов и порядки в нем суровые. Люди честят и славят богатырей, а приняли их изгнание как должное. Что же, однако, мужицкое войско? Ведь оно здесь стоит, внизу, перемешавшись с горожанами. Только слово сказать — и закружится все, встанет с ног на голову, все изменится на Руси. Великий клич бросить бы отсюда, с паперти храма, чтоб полетел над землей, пошел бы собирать еще более грозное воинство — мужицкую правду. И тогда конец ненавистному боярству.

Сперло дыхание. Вот-вот решится судьба Ильи и многих, кто стоит внизу, ожидая вещего гласа, одного только слова, чтобы вспыхнуло пламя крамолы. Стоят внизу, затаили дыхание, глаза горят из-под сдвинутых на брови шапок, чуть перебирает ветерок бороды, словно лён теребит. Назревает великая смута. Все почувствовали это. Именитые застыли на паперти, крепко сжав посохи, истуканы в золотых и серебряных кафтанах. Ждали... Дрогнул даже воевода Претич — не думал он, что так обернется дело. Первым шагнул вперед, совсем близко увидел Илейка желтое лицо в глубоких морщинах, медвежий взгляд. Претич зашептал, и его шепот слышали все даже в дальних рядах: