Легенда Татр

Что за грозный вид! Волосы до плеч, лицо огрубевшее от морозов и ветров, загорелое от дыма и жара костров. Шапка обшита барашком, с наушниками и с синим суконным верхом, с красной кистью и четырьмя золотыми галунами, нашитыми на сукно возле кисти крест-накрест; полушубок нараспашку, а под ним пояс с набором; штаны короткие, из белого сукна, чудесно расшитые синим и красным; из белого же сукна «чулки». Рукавицы тоже белые, искусно разузоренные белой, красной и синей шерстью.

Все это резко выделялось на фоне снега и поражало епископа.

– Куда едете?

– К Яносику Нендзе.

Удивился мужик.

– Куда? – повторил он, словно ослышавшись.

– К гетману, Собек, сказывают, – отозвался горец, стоявший за его спиной.

– К гетману? К нему нельзя.

– Я настоятель Тынецкого монастыря, епископ, – сказал ксендз Пстроконский, – Едем мы, как видите, только втроем, а ежели вы меня не отпустите назад, хотя я и поклянусь, что не выдам, – воля ваша.

Мужики сняли шапки, переглянулись.

– А зачем едете?

– Просьба у меня.

– К нам одни мужики с просьбами приходят.

– А вот и у меня просьба есть.

Мужики опять переглянулись подозрительно и недоверчиво, но тот, который первым вступил в разговор, сказал:

– Пусть себе едут, Собек. Ведь какую даль лесом проехали, а сами-то небось дальние. И всего-то их трое. Да коли с просьбой и епископом себя называет…

– Ну, поезжайте, – сказал Собек, – Ступай, Куба, с ними, чтобы в шалаше знали, что мы их видели.

Мужик пошел впереди.

– Сторожите? – спросил его лесник.

– Гм… – буркнул мужик. Не к чему было и спрашивать.

«Порядки у них, как в войсках, – подумал епископ, – Хорошая стража. И пан Ян Хризостом Пасек из Гославиц[30] не сумел бы лучше вымуштровать ее».

Впереди стало светлее, и епископ увидел крыши.

«Здесь», – подумал он, и невольная дрожь пробежала по его телу.

Вскоре он увидел шалаши и большие сараи; над крышами вился дым. Поляна была большая, со всех сторон окруженная лесом.

Мужики в крайнем удивлении высыпали им навстречу.

– Слава господу Иисусу Христу! – поздоровался с ними епископ.

– Во веки веков! – ответили мужики. – Куба, это кто такой?

– Епископ.

Мужики обнажили головы, и в это время Яносик Нендза вышел из шалаша бацы.

– Эй, там! Кто едет? – спросил он.

– Епископ!

– Епископ? Какой? Откуда?

– Из Тыньца! – закричал ксендз Пстроконский. – Настоятель бенедиктинского Тынецкого монастыря.

– Здравствуйте. А чего надо?

– Яносика Нендзу Литмановского.

– Вот он я, – сказал Яносик.

Епископ подъехал уже к самому шалашу.

– Милости прошу, входите. Да осторожней, а то порог высокий, а притолока низкая, – приглашал Яносик, помогая епископу выйти из саней. И, обратившись к своим людям, велел епископских лошадей и слуг накормить, напоить и отвести в тепло.

Епископ вошел в шалаш и сказал: «Слава господу богу», – а из глубины старый Саблик, Кшись, Марина и сидевшие вкруг очага мужики отвечали ему: «Аминь».

– Милости прошу, садитесь, – пригласил Яносик, придвинув гостю самодельный табурет на трех ножках.

Перед епископом наставили всякой еды и питья: мясо, печень оленя, вино и мед, – таких не пили и в Тенчине у панов Тенчинских, которые в золотых стременах ездили.

«Из хороших погребов награблено», – подумал ксендз Пстроконский, смакуя эти напитки. Его гостеприимно и почтительно потчевали, а он пил, ел и озирался кругом. Шалаш был приспособлен к зиме, щели законопачены мхом, а на очаге горел жаркий огонь, и в самые трескучие морозы можно было возле него согреться. По стенам висело оружие, награбленное в шляхетских домах, и ковры, принесенные оттуда же. Люди, окружавшие ксендза, производили на него странное впечатление: дикость, соединенная с каким-то величием, отличала их резко очерченные лица, а обхождение носило отпечаток врожденной учтивости, какой не встретишь у простолюдинов.

Ксендз Пстроконский смотрел на Яносика, а тот из деликатности не спрашивал, зачем он приехал, предоставляя епископу заговорить самому.

Наконец ксендз Пстроконский встал, сотворил над головами присутствующих крестное знамение и сказал громким голосом:

– Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Вы – разбойники!

В шалаше стало тихо. Затем Яносик сказал, не вставая со скамьи, на которой сидел он возле стены, протянув ноги к огню:

– Отче епископ, разве вы за этим приехали?

– Вы – разбойники, – взволнованно повторил ксендз Пстроконский, – грабители, поджигатели и убийцы!

Приехал он не затем, но не мог совладать с собой: возмущение против разбойников охватило его.

Но Яносик сказал:

– А паны Циковские, Ланцкоронские, Стадницкие, Былина, Лещ, которые с мужиков живьем шкуру драли, плетьми до смерти забивали и скотину мужицкую гончими затравливали, – они кто такие?

Смутился епископ: знал, что Яносик говорит правду. А Яносик поднялся во весь рост, касаясь головой потолка, и громким голосом заговорил:

– Я в Полянах сидел, на горах, а разбойничать ходил только в Венгрию. Я бедным помогал, потому что разбойник всех людей хочет сделать равными: затем господь бог его создал, затем его и хранит. Я в Польшу не хаживал. Но пришли ко мне с плачем и жалобами такие же мужики, как и я, и призывали отомстить панам. Я сюда пришел защищать мужиков от панов и мстить панам за мужицкие обиды. Вы меня называете грабителем, поджигателем и убийцей, – так берите же крест, станьте во главе мужиков и защищайте их! Да!

Яносик гремел на весь шалаш.

Ксендз Пстроконский поднял руки к небу и воскликнул:

– Как господь бог обратил Савла в Павла, так и я тебя, разбойничий атаман, хочу обратить в защитника короля!

Мужики переглянулись: они не понимали слов епископа.

А епископ Пстроконский продолжал:

– Господин и отец наш, король Ян Казимир, бежал от шведов в Силезию. Пресвятая дева Мария спасла Ясногорский монастырь, и народ воспрянул духом, надежда просыпается в сердцах. Кое-где поднимаются даже бедняки, простые люди и колотят врагов во имя пресвятой девы. Король жаждет вернуться, стать во главе восстания против шведских насильников. Живет он в Ополье, в Силезии, недалеко отсюда, за горами. Горцы! Короля надо провести в Польшу через ваши горы!