Легенда Татр

Марина не отступила ни на шаг и только быстро передвинула косу в руке так, что острие пришлось прямо против Сенявского.

Он остановился и громко засмеялся.

– Зарежешь меня? – спросил он по-гуральски.

– Зарежу.

– А знаешь, кто я?

– Это мне все равно.

– Знаешь ты, что у меня шесть тысяч своего войска?

– Да не здесь. А у меня коса!

– И что у меня больше шестидесяти тысяч крепостных…

– Да я-то вольная, королевская!

Сенявский полез в карман и, достав дукат, позвенел им о косу.

– Слышишь? – спросил он.

– Ну?

– Дукат.

– Подумаешь! Золота мы, что ли, не видали! – насмешливо сказала Марина.

– А откуда же?

– А вон оттуда! – И Марина указала на Татры, в сторону Венгрии.

– Разбойничьи?

– А вы что думали? Просить мы их пойдем?

– Сто дукатов дам тебе, – сказал он.

– За что?

– За тебя, – шепнул он страстно.

– За меня? Я либо ничего не стою, либо стою целого мира.

– Как так?

– Кто меня не любит, для того я ничего не стою, а кто полюбит – весь мир отдаст.

– У меня замок с пятью башнями, – хочешь жить в нем? – задыхаясь, сдавленным голосом сказал Сенявский.

– Мои башни выше и больше их, – она указала рукой на Татры.

– Озолочу тебя, одену в жемчуг, в алмазы!

– Вона! – засмеялась Марина. – Войду я в ручей – довольно на мне будет и жемчуга и алмазов!

– Любить тебя буду! – крикнул Сенявский.

– Знаешь, пан, как у нас говорится? Полюбил он ее, как травку мороз.

– Ну, так велю тебя украсть, дерзкая девчонка!

Марина быстро оглянулась, думая, что, может быть, у этого пана есть поблизости слуги, и, приставив лезвие косы к самой груди Сенявского, сказала:

– Только свистни!

При этом глаза ее сверкнули так, что можно было поверить – она его сейчас ударит.

– Я один, со мной нет никого, – сказал Сенявский, у которого невольно забилось сердце.

– Ну, так знай, пан: у нас что ни Топор, то топор!

– Что это значит?

– Я из Топоров родом, из Грубого. Если обидишь, брат мой с мужиками под землей тебя сыщут!

Сенявский рассмеялся. Если бы с ним были Сульницкий и Томек, велел бы он им похитить девушку, хотя бы только для того, чтобы убедиться, как мужики из Грубого станут ее искать и какая может быть война между Сенявским и Топорами. Но один он против косы ничего сделать не мог.

– Есть мне хочется, – сказал он, чтобы как-нибудь продолжить разговор.

– Ну, так ступайте к нам в избу. Тут ничего нет.

– Угостишь меня?

– Охотно.

– А не сердишься за то, что я говорил?

– Молоды вы – вот и глупы, – сказала Марина, как бы покончив с этим вопросом. – Идемте!

Но когда Сенявский направился к лесу за собаками, чтобы взять их с собой, Марина закричала:

– Э, да это не годится! С собаками! Их наши овчарки разорвут!

– Так как же быть? Я собак не могу бросить.

– Ничего. Оставайтесь с ними, – я вам сюда принесу. И собакам тоже. Разложите тем временем костер.

И она с косой на плече пошла через лес.

Но Сенявский костра разводить не стал, отпустил только подпругу у лошади и снял удила, чтобы она могла пастись; потом лег на траву и стал думать о молодом, гибком, крепком теле Марины.

Через полчаса или немного больше она верхом на лошади выехала галопом из лесу, с мешком и корзинкой в одной руке, с топором – в другой. Выскочив из лесу, мчалась она через поляну, гоня во весь дух небольшую, но крепкую гнедую лошадку.

– А где же костер? Что вы тут делали? – кричала она уже издали. – Где же костер? Вот здесь бобы, фасоль, сало, пирог, вот для собак – в горшке. Спали, видно? Не больно вы проворны!

Сенявский, смеясь, поднялся с травы, а Марина принялась таскать для костра хворост. С помощью ее топора и дорожного топорика Сенявского мигом запылал огромный костер. Сенявский достал из тороки вино и водку, нарезал сало, поджарил его на вертеле, выпил. Тем временем варились бобы и фасоль.

Это был прекрасный пир в клубах дыма, среди искр от потрескивающих можжевеловых веток.

Когда он подкрепился, Марина от нечего делать принялась рубить молоденькие смолистые сосенки и елочки и бросать их в огонь; Сенявский присоединился к этой забаве. Они сложили костер в рост человека, и казалось, что пламя и дым поднимаются до самого неба. Встревоженные собаки завыли, как на пожаре…

Так они познакомились, Сенявский и Марина.

Было это два года назад, в самом начале июня.

И никто об этом не знал, – только Терезя, поверенная Марининых тайн.

Сидя за хатой в эту июньскую ночь, долго шептались девушки о пане, который в этом году не показывался с самой зимы, хотя, бывало, наезжал в их края, лишь только стает снег.

– Кто знает? Может, женился? – говорила Терезя.

– Я тогда убила бы и его и ее! – отозвалась Марина.

А в избе, пользуясь тем, что хозяйка, старая Марта, заснула, к тому же была глуховата, старик Топор, которому не спалось по ночам, разговаривал в темноте с Кшисем, тоже лежавшим в постели.

– Спит?

– Спит.

– Чутка окаянная баба, как пес, даром что глуховата, – шептал Топор. – А твоя Бырка хорошо слышит?

Кшись был женат на Бырке из Гладкой.

– Слышит. Иной раз приду домой выпивши, – так тут хоть как кот крадись – узнает!

– Ишь ты! Ишь ты! – дивился старый Топор. – И что же?

– Лается. А иной раз с кровати на середину избы выпихнет.

– Ишь ты! Ишь ты! Выпихнет, говоришь?

– Нога у нее, понимаете, потолще бараньего зада! Бырка! Одно слово – Бырка![10]