Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене

 И вновь шагал в своих былых веках

 С презрительной улыбкой на губах

 И молодым высокомерьем гранда,

 Но я его вернул к своей эпохе:

 — Где женщины плохи,

 Мужчины плохи.

 — А если дрянь жена? —

 Спросил он гневно.

 — Не торопись, она чиста душевно. —

 Жуан скосил свой уросливый зрак,

 Цедя слова с издевкою жестокой:

 — Измена с благородной подоплекой,

 Так, что ли, друг мой?

 — Если хочешь, так.

 — Чиста душой? —

 И гаркнул обалдело:

 — Нет!.. Я предпочитаю чистым тело!

 В чужой душе,

 Как ни свети, темно.

 Вот и смывай родимое пятно

 Замашек буржуазно-феодальных.

 Ведь многие на жен чужих глядят,

 А собственных коснётся, все хотят

 От них поступков только идеальных.

 И я спросил:

 — А у тебя из ста

 Была ли хоть одна во всём чиста?

 Опешил он,

 Не каясь в связях с ними:

 — Они же были жёнами чужими!

 — Но если в прошлом для своих любвей

 Ты чистоту считал души ненужней,

 Представь Наташу за другим замужней

 И по привычке заново отбей,

 Тогда она, полученная с бою,

 Уж не тебе изменит,

 А с тобою.

 На этот раз

 И я не без уловки

 К поступкам подводил мотивировки:

 — Нет, милый мой, двоить себя нельзя,

 Быть может, снова, как уже когда-то,

 К нам подступает век матриархата,

 А мы не знаем и бушуем зря. —

 Жуан, заметив, что его дурачу,

 Послал меня

 Ко всем чертям собачьим.

 Герой — потёмки,

 Но по резкой речи

 В нём человека нам увидеть легче.

 Как только начал он меня бранить,

 Я сразу понял, что мой друг с разбегу

 К себе вернулся, то есть к человеку,

 А с человеком можно говорить.

 — Сядь! —

 Приказал Жуану я, готовясь

 Сказать ошеломительную новость.

 — Твоя беда

 Была неотвратима,

 Да, да, ведь сам ты породил Вадима,

 Собравшего в себе твоё хламьё.

 О, донжуанство без душевных граций —

 Подлейшее из поздних генераций,

 Оно теперь возмездие твоё!

 Как гордый человек,

 С открытым взором

 Испытывай теперь

 Себя позором!

 Один и тот же грех,

 Но в двух сердцах

 Неодинаков на больших весах,

 У каждого свой потолок и полка.

 Как ни тяжка Наташина вина,

 Как ни трагична, всё-таки она

 Лишь жертва ложно понятого долга,

 С тобой ли будет,

 С ним ли, подлецом,

 Она того-с...

 Готовься стать отцом!

 Он так смотрел,

 В таком холодном поте,

 Как будто спрашивал:

 За что же бьёте?

 Неясно было, что владело им,

 Боязнь ли, что к былому не вернуться,

 Иль первый страх, что может разминуться

 С таким желанным будущим своим?

 И я, чтобы облегчить груз известий,

 Заметил, уходя:

 — Рождайтесь вместе!

 Закрывши дверь,

 Я в тот же самый миг

 Услышал за собою львиный рык

 И некий шум, как ураган над лесом.

 Так у Жуана в мозг его и грудь

 Вошла психопатическая муть,

 В науке называемая стрессом,

 А возникает этот самый стресс,

 Когда над мыслью

 Чувства перевес.

 А мой герой,

 Как бывший соблазнитель,

 Был не философ, даже не мыслитель,

 Но понимал, в чём благо и в чём зло.

 У самолётов — надо ж догадаться! —

 Чтоб те не разрушались от вибраций,

 Отяжеляют каждое крыло.

 А может, если посмотреть не узко,

 И человеку

 Легче под нагрузкой?

 Сначала в нём

 При взрыве безрассудства

 Возобладали низменные чувства,

 Но не бесплодным был тот львиный рык.

 На бурных взрывах вот такого рода

 Нас подвигала мудрая природа

 Очеловечивать свой тёмный лик.

 Лишь стоило мне друга крепко вызлить,

 Как, пошумев в горячке,

 Стал он мыслить.

 И мысль пришла:

 “Как, не свершая месть,

 Мне сохранить достоинство и честь,

 Кого судьею взять, не унижаясь?

 Насчитывал когда-то до семи

 Я добрых нянек у своей семьи,

 Теперь же все куда-то разбежались.

 Сегодня в положении таком

 Помочь не сможет

 Даже мой цехком.

 Как наказать

 Измену и обман?

 Когда бы вор залез ко мне в карман,

 Его б судили очно и стоглазно,

 А негодяй — не-е-ет, я его убью! —

 Ограбил душу и любовь мою

 И почему-то ходит безнаказный...”

 Стихом поэта

 Для острастки бестий

 Жуан затосковал

 О шпаге чести.

 Тем временем,

 Со злом войдя в мой опус,

 Вадим еще догуливал свой отпуск,

 Наташа у подруг его ждала,

 Не сдавшись грубой материнской силе,

 А Марфа Тимофевна в том же стиле

 Всё ту же дипломатию вела.

 Вот расстановка лиц, и в ней на диво

 Держался каждый

 Своего мотива.

 Едой пренебрегая,

 Даже сном,

 Печальная Наташа пред окном

 Ждала матроса, глядючи за раму,

 И в том, что после горькой ночи той

 Матрос не появлялся с темнотой,

 Винила только собственную маму,

 Наивно полагая, будто он

 Был в лучших чувствах

 Ею оскорблён.