Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене

 Что все слова как пули вылетают.

 — Когда они подумать успевают

 О том, о чём так быстро говорят?!

 А впрочем, там,— сказал не без бравады,—

 Пока есть деньги, языка не надо!

 Пока в кармане был родной запас,

 Жизнь улыбалась мне, но пробил час

 Переходить на местные караты...

 В Италии, скажу, не то, что тут,

 Там в одиночку люди не крадут,

 А создают сначала синдикаты.

 Мне коллективность их была странна:

 Вот вам и буржуазная страна!

 Я тоже не дремал,

 Не спал все ночи,

 Пока не ухватил свой миллиончик,

 Ну, думаю, теперь гуляй и пей,

 Но в этих лирах, боже, еле-еле

 Его хватило мне на две недели

 При всей советской выдержке моей.

 На хлопотах о новом миллионе

 Меня потом

 Застукали в Болонье.

 Тюрьма там, бр-р-р,

 Заклятого врага

 Не поместил бы в ней у потолка

 На третьей полке

 Спальни трёхэтажной,

 Туда и залезать-то — маета,

 А влезешь — ну, такая духота,

 А теснота, её и вспомнить страшно...

 Нет, все-таки у нас,—

 Вошёл он в раж,—

 Преступность ниже

 На один этаж.

 Конечно же,

 Рассказ про Интерполо

 Не песня о Франческе и Паоло,

 Но им владела истинная страсть,

 Ему судьбой подаренная слепо.

 Жуан подумал: “Всё же как нелепо

 Растрачивать её на то, чтоб красть,

 В тюрьме Болоньи обливаясь потом,

 В свою вернуться

 Вором-патриотом!”

 Ещё он думал:

 “До каких же пор

 Останутся и вор и прокурор,

 Учёные юристы, адвокаты,

 И судьи, и помощники судьи?

 Неужто так и будут все идти

 Ума и сил чудовищные траты?”

 Вопрос не столь глубокий,

 Сколько страстный,

 Но для раздумий

 Не такой уж праздный.

 Суть добрых перемен

 Всегда — в законах.

 Среди преступников традиционных

 Был социально новым некий Зам,

 Зловредными отходами завода

 Круглогодично отравлявший воды

 Большой реки, бегущей по лесам;

 Хотя и знал, что в ней давно не удят,

 А всё не верил,

 Что за это судят.

 А рядом с ним,

 Худой и тонкокожий,

 Лицом на Грибоедова похожий,

 Сидел иезуитик-клеветник,

 Постыдно оболгавший —

 В том и штука! —

 Не власть,

 Не строй,

 А собственного друга,

 За что и поплатился.

 Тоже сдвиг!

 Весь год ждала, в безделье пребывая,

 Статья его сто тридцать,

 Часть вторая.

 И вот к Жуану

 Этот людо-змей

 Стал прибиваться с добротой своей.

 Открытый дружбе и любви обычно,

 Но всё ж намётанный имея глаз,

 Доверчивый Жуан на этот раз

 Ответил гордо и категорично:

 — Не разбойник,

 Не вор,

 Не ябеда,

 Я не вашего поля ягода!

 Здесь в камере,

 Где упреждают зло,

 Где всюду глаз, и речи не могло

 Идти о клевете или доносе,

 Но невзлюбив, как невзлюблял досель,

 Под строгую Жуанову постель

 Он карту самодельную подбросил,

 Ехидно улыбнулся в полгубы,

 Когда Жуан

 Отправлен в карцер был.

 Мне в карцере

 С его площадкой малой

 И описать-то нечего, пожалуй,

 Всего пять строк достаточно вполне:

 Вот каменная тумба в том уделе,

 Где ночью быть лежанке без постели,

 А в прочий срок примкнутой ко стене,

 На полке хлеба кус не мягче тола

 Да горстка соли

 Грубого помола.

 На тумбу сел он

 С мыслью той курьёзной,

 Что это всё пока что не серьезно,

 Что это всё случайно, всё шутя,

 Что главное ещё придёт позднее,

 Что станет всё понятней, всё яснее.

 Не думало ль наивное дитя,

 Что в эти уголки уединений

 Приводят всех

 Для мудрых размышлений?

 В суровости,

 В игривости затей

 Воспитывайте мысли, как детей

 Воспитывает опытная няня:

 До той поры питайте мысль душой,

 Пока не станет мудрой и большой,

 Способной на великие деянья,

 Способной в жизни доброе творить,

 Другие мысли

 В людях породить.

 Ещё скажу,

 Без страха впасть в ошибку:

 Без мысли зрелой наше чувство зыбко,

 В нём стержня нет,

 Как в молодой траве,

 Сникающей по ветру то и дело.

 Когда-то голова служила телу,

 А нынче тело служит голове.

 Забыла голова, вскружась по чину,

 Рожденья своего

 Первопричину.

 К несчастью

 Кибернетика сама

 Несёт конец развитию ума,

 Даёт предел достигнутым вершинам.

 Настанут дни, мы будем тосковать

 О том, чтобы самим помозговать,

 А не бежать с вопросами к машинам.

 И мой Жуан решил,

 Чтоб мысль возвысить,

 Всё передумать,

 Всё переосмыслить.

 “Зачем я лгу?

 Зачем я фордыбачу?

 Зачем же сердце от себя я прячу?

 Какое счастье женщину любить,

 Когда она тебя страстями полнит!

 И если моё тело её помнит,

 То как же голове моей забыть?”

 Так думал он не раз,

 И всё сначала

 Меж тем в душе

 Назойливей звучало:

“Долго ждать не могу,