Легенды Пустоши

Преподобный Гест перебил меня:

— Правильно ли я понял, что в течение всей Гонки вы ехали на заминированной машине? Тогда вы самый смелый человек из всех, кого я встречал на своем жизненном пути!

— Спасибо за комплимент. Увы, я не такой храбрец, как вы думаете, — улыбнулся я в ответ. — Обнаружив бомбу, мы тут же ее обезвредили.

* * *

Арзамас мы покидали поздним вечером.

Выехав за ворота, я остановил грузовик у обочины и тихонько, стараясь не разбудить Жука и Андрейку, вылез из кабины. Присев на валун, достал из внутреннего кармана флягу, открутил колпачок — и виски обжег мне горло.

Рядом остановился грузовик Красного Короля. Опухший после вчерашней пьянки рейсер неспешно выбрался наружу и плюхнулся задом прямо на остывающую землю. Я протянул ему флягу, но от спиртного он отказался.

— Скажи мне, Король, каково это — быть победителем Большой Гонки Арзамаса?

— Со временем привыкаешь, — рассмеялся он в ответ. — Лучше ты мне скажи, каково это — быть спасителем главы московского Ордена Чистоты?

— Тоже ничего. И не только почетно, но и выгодно.

— На починку спидера хоть хватит? — продолжил выпытывать Король. — Могу подкинуть немного.

— Не волнуйся, дружище. Даже на покупку нового хватит, еще и Андрейке на лечение останется.

— Слава Великим Рейсерам! — успокоился наконец мой приятель.

Мы еще немного посидели, наслаждаясь вечерней тишиной и покоем. А потом, не сговариваясь, одновременно поднялись и, крепко обнявшись на прощание, побрели к своим грузовикам.

Я почти залез в кабину, когда Король меня окликнул:

— Руфус!

— Чего тебе? Решил все-таки хлебнуть виски?

— Да поглоти некроз твое пойло. Будешь участвовать в следующем сезоне?

— А то! Хочу лично узнать, каково это — быть победителем Большой Гонки…

Ночную тишину нарушил рокот моторов.

Александр Шакилов М-МАТЬ

Чешуя рептилии, бредущей наперерез, была слишком бледной. От рождения кривые ноги, казалось, согнуло сильнее под тяжестью тела, хотя какая там тяжесть — манис на грани истощения, сдохнет скоро. У него даже не было сил вертеть плоской змеиной башкой и хлестать себя по ребрам хвостом. За все время, что Така разглядывал ящера, тот ни разу не высунул из пасти раздвоенный язык — верный признак глубокой старости. Наверняка рептилия доживала последние деньки перед убоем — и тут появился глупец, пожелавший купить самую непригодную для путешествия скотинку, и кочевники без зазрения совести продали эту падаль, содрав небось втридорога.

Уж Така точно содрал бы.

Из широкой щели в окаменевшем иле он выставил голову ровно настолько, чтобы следить за манисом и повозкой, в которую того запрягли. Эта телега на деревянных колесах, сбитая из досок и накрытая полотняным тентом, внезапно вынырнула из-за ближайшего холма. Така едва успел спрятаться. Мало ли кого занесло в Донную пустыню? Хорошие люди — если они не кочевники, конечно — дома сидят, а не шастают где не надо.

В полусотне шагов от его укрытия, издав протяжный скрип, повозка остановилась — потому что встал манис. Така от досады прикусил губу. Стоянка может затянуться, а у него не так много времени, как хотелось бы. Сутки еще протянет. Или двое. Не больше.

— Да что же это такое? Мне говорили, что манисы бегают по затвердевшему илу, как Янис по харьковским улицам! Никому нельзя верить! — Выбравшись из повозки, мужчина, прятавший лицо от палящего солнца под соломенной шляпой, принялся вымещать злость на ящере. Но тот не реагировал ни на удары длинным гибким шестом по хребту, ни на щелчки вожжей. Усохшие мышцы на передней лапе свело судорогой, однако мужчине это было невдомек.

Выгнув длинную шею, ящер качнул головой и захрипел, требуя отдыха.

— Ах ты тварь! Еще препираться будешь?! — Мужчина размахнулся и огрел «тварь» с такой силой, что гибкий шест переломился. Но и это ничуть не ускорило маниса.

— Аймир, так ты ничего не добьешься, — послышалось из-под тента. — Лучше накорми его.

Голос женский, отметил Така. Приятный.

— Много чести для этого доходяги, — буркнул человек в шляпе, но все же принес деревянную бадью, которая крепилась позади телеги между колес, и поставил перед ящером. Пришлось изрядно попыхтеть, чтобы снять крышку — так плотно бадья была закупорена.

А когда он таки справился, сразу отскочил в сторону, ругаясь и морщась. Така скривился — даже на расстоянии в нос шибануло омерзительной вонью гниения. Стоит ли удивляться тому, что манис даже не подумал сунуть башку в бадью? Наоборот — попытался отодвинуться, что было непросто с одной уже парализованной лапой и повозкой в придачу.

— Папа, папа, фу-у! — На этот раз голос был детский.

В повозке еще есть мальчик.

Детей Така не любил. Ни своих — шумных, веселых, не знающих страха. Ни чужих — отпрысков тех безумцев, что сунулись в Донную пустыню без проводника.

От детей одни неприятности.

Сын и мамочка с папашей — вместе дружная семья… Что этим людям понадобилось так далеко на юге в самый разгар сухого сезона, когда лучше бы сидеть в тени и хлебать из бурдюка воду?.. Така с сожалением скосил глаза на свой бурдюк — пустой, потому что дырявый. Старая кожа треснула, вода вылилась. Така что успел, то выпил. Но это было вчера… Поблизости, как назло, негде разжиться даже пригоршней влаги — ни единого грязно-серого облачка, что витают в небе над гейзерами. А до оазиса еще далеко…

И эта троица не нашла лучшего места для привала!

Така решил наблюдать пока и не вмешиваться ни в коем случае.

Была надежда, что чужаки, бросив маниса и повозку, уберутся пешком и ему не придется сидеть в щели до темноты, чтобы потом тихонько уйти. Связываться с семейкой чужаков у Таки не было ни малейшего желания. Они его не нанимали. И хоть он был из клана людоедов, человечину пробовал лишь однажды — на собственном обряде посвящения в кочевники. Отказаться нельзя было — старейшина убил бы его тогда. Так что даже в качестве пищи чужаки его не интересовали. Зато мужчина в шляпе — нервный он какой-то, дерганый — запросто пальнет из ружья, что висит у него на плече, стоит только Таке показаться ему на глаза.

Пока глава семейства что-то кричал сыну и своей женщине, Така вспомнил, как много лет назад первая жена родила ему дочь. Таку тогда призвал к себе старейшина клана и сказал, чтобы он, Така, отправлялся в дальний оазис меж тремя высокими холмами — священное место всех кочевников.

— Что Така должен найти?

— М-мать, — помедлив, ответил низенький худой старичок.

— Что? — Наверное, Така ослышался.

— М-мать, — терпеливо повторил старейшина. — Медузу-мать. Или Мать-всех-медуз, как ее называют наши соседи.