Лёха
Шрифт:
Теперь Лёха и дышать почти перестал, затаился, как мышь под веником и уши прижал. Таким злым он пышноусого хитреца ни разу не видел. В смысле — не слышал.
— Думаю, что ты сгущаешь краски! Да и в конце концов ты мальчишке- лейтенанту сразу столько полномочий дал, что ко мне многие наши обращались с претензиями — почему сопляку над ними командовать позволено? А тут не мальчишка, заслуженный человек, капитан. Он ведь не хухры- мухры, батальоном командовал! А это в разы больше нашего отряда, это совсем другой коленкор! — убедительно сказал комиссар.
— Вот хороший ты чоловик, я даже иногда забываю, насколько ты штатский! Но ты мне это периодически напоминаешь! — ядовито ответил пышноусый.
— Нет, ну а что? — ощетинился оппонент.
— Любой служилый сразу поймет — хоть и мальчишка,
А у капитана — ни сослуживцев — а в батальоне, как ни крути, семь сотен человек с лишним, ни оружия — а опять же в батальоне пара пушек, два десятка станкачей, минометов больших с десяток, да еще всякой мелочи не считая. В лучшем случае — он все профукал. И документики он, понимаешь ли, зарыл. При том, опять же — батальоном майор командовать должен, а то и подполковник.
— С документами да, промашка серьезная. Но он говорит, что беспартийный — вступился за капитана комиссар, явно пораженный познаниями в военном деле своего начальника и товарища…
— Меня, извиняй, больше его военспецовская сторона интересует — обрезал командир.
— Вот опять ты близорукость показываешь — сказал, явно поморщившись, комиссар.
— Слушай, вот не надо меня за советскую власть ахитировать. Должно было по округе дюжина отрядов быть, таких как наш. Так?
— Ну, так. Но ведь разные обстоятельства, война ведь…
— Аха, обстоятельства. Такие обстоятельства, что всего отрядов выходит четыре осталось, да пара хрен пойми чьих — чи партизаны, чи просто бандиты, пока известно, что у населения жратву отнимают, а на немцев и хлянуть боятся… А остальные где? А нету, вот ведь незадача. Три не сорханизовалось, а остальные уже уничтожены. И это пока еще зима не наступила. Кохда нас по пороше как зайцев хонять будут. Со всеми бабами и детьми, которые к нам уже набежали под защиту и бежать продолжают. Очень хорошо будет мне бразды правления передать не пойми откуда взявшемуся субьекту, который уже профукал цельный батальон в сжатые сроки. Всю жизнь мечтал! — вполголоса грохотнул командир.
— Ладно, понял уже. Значит, надо нам за ним присматривать.
— Уже распорядился. Назначил ему ординарца.
— Вообще-то подумалось, что надо бы нам выделить человека для контрразведывательной деятельности — сказал раздумчиво комиссар.
— Хорошая мысль. Только вот некохо. Из НКВД один человек всего, да и тот — не оперативник. А нужен — хваткий в расследовании. Сам понимаю, что не самому надо этим заниматься. Вот ты прикинь — кохо можно поставить. И за капитаном этим — тоже прихлядывай. Ты неверно ховоришь, что я к всем хрузинам плохо отношусь. Есть среди них и товарищи. Только вот насмотрелся я на их дворянчиков, мерзкая порода, кохда ты сильнее — руки лизать хотовы, а как ослабел — так тут же — укусят и все твое добро забудут тотчас.
— Ну, опять ты за свое! Все тебе недобитые аристократы мерещатся! — поморщившимся тоном кисло заметил комиссар.
— Просто я их в деле видал, а ты нет. И, в отличие от некоторых, отлично помню как они обоз с ранеными в Дарьяльском вырезали похоловно. И как разхрабили все везде, куда пришли. Все, ты понимаешь? Рельсы с туапсинской ветки сняли и вывезли, весь скот угнали, все склады с любым добром уперли к себе. Про то, как обчистили местных жителей и не говорю, до нитки. Климатологическую станцию видал, пустые стенки остались — там даже электропроводку потырили — ну точно, как дед рассказывал про уход англичан с Балаклавы в прошлую войну — там не то что замки, оконные шпингалеты, вьюшки, дверки печные и дверные ручки и петли — гвозди повыдергивали. Все сгодится дома!
— Шутишь? — искренне удивился комиссар.
— Да вот не шучу! И помяни мое слово — немцы сейчас такой же грабеж
устроят!— Странно слышать, хотя и понимаю, что наверное ты прав. Но они же цивилизованные? Гейне, Гете, Карл Маркс, Фридрих Энгельс! Культурные же люди! И пролетариев у них много, не все бароны — затянул нуду комиссар.
— Ты мне сейчас опять мелкобуржуазные заблуждения припишешь, но я тебе так скажу — ихние пролетарии грабить будут не хуже графьев. Одна шайка. Оно, конечно, на Кавказе как у какого босяка десяток баранов есть, так он уже и князь, хотя по сути босяк — босяком и баранов этих украл, но грабить будут и тут все. Потому как цивилизованность у них для внешнего потребления и показухи, а на деле — жрать охота. Лакированные дикари.
— Это мы еще посмотрим, как у них получится. Палки в колеса мы им вставлять будем! Упреют колотившись! Я только опасаюсь, что империалисты договорятся. Как бы ко всей этой сволочи и англичане по привычке не присоединились.
— Они сейчас воюют вроде — остывая, сказал командир.
— Я в курсе. Только они и раньше воевали, «странную войну» не забыл? Так воевали, считай, что за восемь месяцев ни одного выстрела не сделали.
— Знаешь, англичане, по меткому французскому выражению Великой империалистической, всегда воюют до последнего солдата своих союзников. Не понял? Это в смысле, что британцы мастера чужими руками жар загребать. И от них, как союзников, что немцам, что нам — толку от хордых лордов не будет. Ты вспомни, какая польза была их прошлым союзникам — что чехам, что полякам, что бельхийцам, что французам. Я не буду говорить, что и хрузин в 1918 их анхлийские покровители на Сочинский окрух похнали, обещав полную военную поддержку, а как хрузинам всыпали — хордые анхло-саксы и не пикнули и уж тем более никакой военной помощи не оказали. Так что я считаю — товарищу Сталину виднее, он этой мрази не дал единым фронтом на нас навалиться. Будем надеяться, что и дальше не даст. Ладно, разболтались мы тут с тобой. Дело делать надо. Ты на второй взвод внимание обрати — что-то там разховорчики упаднические пошли. И бабенок с кухни ободри, приуныли поварихи — выдал пучок заданий пышноусый.
— К слову, ругаются бойцы, что рацион однообразный — надоела им пшенка — заметил комиссар.
Командир отряда глубоко вздохнул.
— Хорошо еще, что ее много пока, а то впору зубы на полку класть. На зиму и половину провизии не захотовили. А между тем отряд пухнет, еще и беженцы прибывают, едоков больше становится. И не выхонишь — куда им идти, немцы на них зуб имеют. Подумай вот что — надо бы праздничек для поднятия духа устроить. Я, так и быть, на это дело раскошелюсь. Так что подумай, что подойдет.
— Ясно, подумаю!
Зашуршала бумага «входной двери», отцы-командиры покинули «штаб».
Лёха перевел дух. Вроде бы и отряд-то всего ничего, а вон какие тайны испанского двора. Тут же вспомнил, как командир, вроде бы от нечего делать, задавал походя вопросики. А это он, оказывается, сеточку плел, и через сеточку проскочить удалось успешно. Надо бы Семенову рассказать. Все-таки правильно посоветовал тогда дояр — прикинуться шлангом, выглядеть не шибко умным мещанином, который — вот ведь диво — красиво писать умеет и считает ловко. Менеджер такого фрукта и изображал, отделываясь весьма короткими ответами на задаваемые ему вопросы. В общем, от него быстро отступились, разве что комиссар стал называть своего писаря Акакием Акакиевичем — но строго с глазу на глаз, и в виде дружеского расположения. Потомок понятия не имел, кто был этот самый Акакий, но решил не обижаться, не стоило оно того. Летописец, наверное, древний.
А на обед опять была пшенка. Да еще и не соленая. Соль кончилась в отряде, а купить было теперь никак. Молодые бойцы уже роптали довольно громко, но ели. Лёхе тоже теперь все время жрать хотелось, наверное, жизнь на свежем воздухе в экологически чистой обстановке сказывалась.
После получасового послеобеденного перекура новоприбывший техник-лейтенант Абдуллин взялся за надоевшую всем строевую, а напустивший на себя деловитый вид Лёха уединился в свою бумажную келью. Где и задремал благополучно. Это делать он умел, тут главное, чтобы на морде складок не осталось, а то будет потом неловко. Ну, храпеть тоже нельзя. Впрочем, долгие тренировки отточили мастерство менеджера.