Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
— Почему они должны нас расстрелять?
— Вы — еврей, а я — политработник.
— Я — русский. Могу предъявить военный билет.
— Немцы не смотрят в документы, доктор.
Их сарай охраняли плохо. Нахохленный часовой дремал, сидя на козлах.
Они долго шли по заснеженному лесу. Наконец, откуда-то донесся деловитый матерок. Они чуть не заплакали от радости. Разбитые части собирались в окрестностях Тосно. Михаила долго допрашивали в особом отделе. Он отвечал односложно:
«Был контужен. Долго лежал в лесу. Потом пришел в себя, выбрался к своим». Про плен — ни слова.
Остаток войны он провел
Когда война кончилась, жизнь стала понемногу налаживаться. И тут внезапно умерла Вера. Ее стало плохо с сердцем на работе, она потеряла сознание. Ей сделали укол, хотели отправить в стационар. Вера не далась. «Что вы, ни в коем случае. Меня ждут дома».
Второй раз ей стало плохо дома на лестнице. Она упала, потом поднялась на колени, поползла по мокрым ступенькам. Ее нашли соседи. Михаил втащил ее в квартиру, она была совсем легкая. Вызвал «неотложку». Вера умерла в машине.
После похорон Михаил вошел в комнату к Маше, крепко обнял ее и заплакал. Кажется, первый раз в жизни.
В начале 53-го стали увольнять евреев. Завкадрами Терешков просматривал личные дела. Долго изучал дело Михаила. «Фамилия какая-то подозрительная».
«Наверное из поляков», успокоил его замполит Покрышкин. Из их клиники уволили четверых, в том числе Ильюшу Абрамсона, институтского приятеля.
Илюша вечером приехал к Михаилу.
«Мишка, я написал письмо Сталину. Ты меня знаешь больше, чем другие. Может быть, ты тоже напишешь от себя? Я тут набросал несколько слов…»
«Обязательно напишу, Илюша. Только не сейчас. Сейчас — не время…»
Когда Илюша уходил, Михаил незаметно сунул ему в карман конверт с деньгами.
3. МАКС
Михаил комиссовался в конце 55-го, в чине майора. Ему выправили неплохую пенсию, с добавками как участнику войны и блокаднику. В академии он продолжал консультировать. Сохранилась и кое-какая частная практика. В свободное время он возился с мебелью. Что-то подчищал, полировал, подкручивал. Забот хватало. Машка уже большая. Закончила университет. Работала в библиотеке.
Однажды утром, когда Михаил был дома, раздался телефонный звонок.
— Михаил Исидорович?
Сердце Михаила екнуло. Голос был неприятный.
— Вас беспокоит майор Пронин Николай Николаевич. Я из комитета государственной безопасности.
Михаил почувствовал, что у него потеют руки.
— Чем могу служить, Николай Николаевич?
— У нас к вам пара вопросиков. Не сочтите за труд…
Николай Николаевич был лысоватый блондин с мясистым носом.
— Михаил Исидорович, вы в анкете пишете, что у вас брат за границей. Что вы о нем знаете?
— Да ничего не знаю. Брат уехал накануне империалистической войны. Никаких контактов не поддерживаю.
— И очень напрасно, что не поддерживаете, Михаил Исидорович! Сейчас времена другие. Мы поощряем контакты с соотечественниками за рубежом.
Николай Николаевич с удовольствием затянулся папиросой.
— Могу
вас порадовать, Михаил Исидорович. Ваш братец, Максимилиан Исидорович, жив-здоров, живет в городе Лондоне. Разыскивает вас через международный Красный Крест.— Что же мне делать? — спросил Михаил.
— А вот что. Берите лист бумаги. — Николай Николаевич протянул ему стопку.
— Берите ручку, да и пишите вашему братцу письмо по этому адресу.
Михаил прочитал странное имя — Макс Бичем — и адрес в Лондоне. Встряхнул ручку и вывел:
«Дорогой Макс, наконец я нашел время и место…»
А весной следующего года Михаил встречал Макса в пассажирском порту — тот приехал пароходом Балтийской линии из Хельсинки. Михаил сразу узнал брата в толпе, сгрудившейся у борта. Макс мало изменился; конечно, располнел, посолиднел, серебристые волосы волной падают на плечи. И вот они уже стоят рядом, целуются, хлопают друг друга по спине. Они удивительно похожи, только Михаил, лысый и сутулый, кажется лет на десять старше. К ним проталкивается высокая женщина с голубыми волосами. Макс берет ее за руку, представляет:
— Пенелопа, жена.
И тут подскакивает молодой человек, круглолицый, в сером плаще, надетом прямо на рубашку. Протягивает руку:
— Меня зовут Антони.
— Антони Рис-Вильямс, наш друг и коллега, — представляет его Макс.
Они едут на такси в «Европейскую». У них там забронирована анфилада комнат на бельэтаже.
Макс не отрывает глаз от Михаила.
— Мишка, черт возьми, Мишка! Сорок лет, целая жизнь!
Потом бросается к чемоданам.
— Мы тут кое-чего тебе прихватили…
Михаил отмахивается:
— Потом, Макс, потом…
На Мойку они идут пешком. Макс семенит впереди:
— Господи, я все помню. Вот наша Петершуле. Все, как было!
Берет за руки Пенелопу и Антони, что-то быстро тараторит по-английски.
Когда они подошли к дому на Мойке, Макс чуть не зарыдал. У него путались русские и английские слова.
— Смотрите: здесь была привратницкая, здесь жил дворник Герасим. Вот парадный подъезд. Вот наша обитель.
Михаил повернул ключ и они вошли в квартиру.
— Только, пожалуйста, потише, — предупредил Михаил. — Мы здесь не одни.
Когда они шли по коридору, двери открывались одна за другой, и из дверей высовывались любопытствующие жильцы.
Они вошли в кабинет. Макс подбежал к окну и застыл. Был солнечный мартовский день. Арка Новой Голландии плыла на фоне бледно-голубого неба.
Антони сделал стойку на мебель. Вытащил из кармана маленькую лупу, стал внимательно изучать инкрустацию. Повернулся к Пенелопе, что-то быстро сказал. Макс перевел.
— У тебя прекрасная мебель. Антони просит разрешения ее сфотографировать.
Антони извлек из сумки несколько аппаратов и защелкал.
Тут дверь отворилась и вошла Машка. К приезду гостей она прифрантилась, сделала прическу. Макс ее всю зацеловал.
— Машка! Какая красавица!.
Пенелопа достала из сумки большой пакет.
— Вот тебе немного здесь. Остальное — в гостинице.
Машка покраснела.
— Ей богу, не стоило. Проходите в столовую…
В столовой на большом столе красного дерева был собран небольшой завтрак: водка в хрустальном графине, икра в серебряной баночке, лососина на фарфоровых кузнецовских тарелочках.