Ленька Пантелеев

Сжимая под мышкой потяжелевший бидончик с бордосской жидкостью, он брел наугад, сворачивал то направо, то налево, петлял, выходил на те самые улицы, где только что был... Таким образом он очутился у развалин какой-то большой церкви или монастыря. За оградой мелькали черные фигуры. Два монаха - один толстый, с пухлым белым лицом и с реденькой бородкой, другой совсем молоденький, худенький, наверно, еще не монах, а послушник, - вооруженные один ломом, а другой киркой, копошились на груде кирпича, стекла и развороченного железа, извлекая из-под обломков здания какие-то книги в кожаных переплетах, серебряные подсвечники, чаши...

– Батюшки, - окликнул монахов Ленька, - скажите, пожалуйста, простите, - вы не знаете, где тут "Европа"?

Толстый очень сердито, а послушник - по-мальчишески весело, с любопытством посмотрели в его сторону.

– Тут, братец ты мой, Аз-зия, а не Европа, - сквозь зубы ответил толстяк.

– Нет, правда, - упавшим голосом сказал Ленька. Но монахи не ответили ему и продолжали работать. Ленька постоял, помолчал и пошел дальше.

Горло у него давно пересохло. Он умирал от жажды.

На углу улицы, на сохранившемся обломке древней монастырской стены он прочел пожелтевшее и побуревшее от кирпичной пыли извещение Добровольческого штаба:

"...имеются точные сведения о подходе к Ярославлю

сильных подкреплений из регулярных войск... В уездах все

больше и больше разрастается восстание крестьян, по

точным сведениям, в 3-х уездах свергнули и свергают

власть большевиков... По донесениям из волостей, в

настоящее время к Ярославлю массами подходят

крестьянские повстанцы"...

"Всё врут... гады", - сердито подумал Ленька и, оглянувшись, сорвал объявление, скомкал его и бросил.

Свернув еще раз за угол, он попал на широкую, застроенную высокими домами улицу, прошел мимо заколоченного газетного киоска и остановился перед витриной магазина. Голова у него кружилась, ноги не хотели идти. Облокотившись на поручень витрины, он тупо смотрел на большую, расколотую сверху донизу кремово-белую вазу, на которой красным и черным были изображены крохотные китайские домики с загнутыми по краям крышами, косоглазые китаянки с плоскими зонтами, сидящие по-восточному длиннокосые и длинноусые китайцы...

Что-то вдруг осенило мальчика.

Он быстро оглянулся и увидел на противоположной стороне улицы большой четырехэтажный дом или, вернее, то, что осталось от дома. Угловая часть его была разрушена снарядами, в двух или трех местах по фасаду зияли огромные бреши. Над всем вторым этажом тянулась когда-то черная железная вывеска, начала и конца которой сейчас не было, сохранилось только шесть золотых букв:

ИЦА ЕВР

Ленька стоял на мостовой перед гостиницей и, задрав голову, с ужасом разглядывал эти страшные руины. Что такое? Неужели это тот самый дом, где они живут? Или, может быть, все это случилось, пока он бегал по городу?!

Дверь в ресторан была открыта. В вестибюле никого не было, только пыльный седой медведь стоял в полумраке, протягивая зачем-то черный железный подносик с кусочками штукатурки на нем.

Хватаясь руками за бархатные перила, забыв об усталости, Ленька мчался по широкой лестнице, на стенах которой бородатый Сусанин по-прежнему завлекал поляков, а наполеоновские солдаты все еще убегали из России...

В коридоре он услышал взволнованный голос матери. Она говорила кому-то:

– В длинных черных брюках... Стриженный под машинку... В руках у него был графин...

– Мама!
– закричал Ленька. И сразу увидел мать, а рядом с нею - Нонну Иеронимовну и какого-то незнакомого старичка в белой панамке. Тиросидонская стояла, опираясь на зонт, и с гневом смотрела на приближающегося мальчика.

– Ха-рош!
– воскликнула она.

– Ага! Нашелся?
– обрадовался старичок.

– Безобразник, ты где был?
– накинулась на Леньку мать.

Он ждал этого. Он знал, что его будут бранить. Но сейчас ему все равно.

– Пожалуйста, прошу вас, - говорит он, опускаясь на постель, - дайте мне пить!..

– Нет, ты все-таки изволь отвечать мне, негодный мальчишка: где ты пропадал? В конце концов это переходит всякие границы. Мы искали тебя по всему дому, перебудоражили всю гостиницу...

– Ну, где? Ну, ты же знаешь, - бормочет Ленька.
– Гыжика искал.

– Какого Рыжика? Где ты его мог искать? Он давно здесь, давно принес воду... Между прочим, ты знаешь, сколько времени ты его искал?

– Дайте же пить!
– умоляет Ленька.

– На, на, пей, разбойник, - говорит, появляясь откуда-то, Тиросидонская.

Ему подают большую эмалированную кружку, в которой колышется, ходит кругами черная, пахнущая свежестью вода. Зубы его стучат о железо. Горло сводит судорогой.

– Где же ты все-таки околачивался?
– спрашивает учительница.

– Представьте, оказывается этот противный мальчишка полтора часа искал Рыжика!

– Искал Рыжика?!

Ленька допил воду. Голова его клонится к подушке.

– Оставьте, не мучьте меня, - говорит он, закрывая глаза.
– Никого я не искал. Я ходил за водой.

– Куда??!

Ленька не видит, а скорее чувствует, как мать всплескивает руками.

– Боже мой! Нет, Нонна Иеронимовна, вы подумайте! Один! В город! На Волгу! За водой!! И с дифтеритом! У него же дифтерит!

– Ха-рош!
– повторяет учительница, но на этот раз не так свирепо, пожалуй, даже с некоторым одобрением.
– Ну и как? Достал?

– Нонна Иеронимовна!
– хнычет Ленька.
– Оставьте меня, пожалуйста. Я спать хочу.

Голова его глубже вдавливается в подушку. Ему кажется, что на минуту он засыпает. Замелькали перед глазами дома с мертвыми окнами, падающий фонарный столб, бородатый офицер в пенсне, фаэтон с поднятыми к небу оглоблями...

Но вот он чувствует, как на лоб ему легла знакомая теплая ладошка.

– Нонна Иеронимовна, милая, взгляните, пожалуйста, - слышит он встревоженный голос матери.

– Что такое?

– Вам не кажется, что у него жар?

Другая, шершавая, не по-женски грубая рука трогает Ленькину голову.

– А ну вас!.. Полно вам, тетенька! Какой там жар! Устал безобразник, набегался, вот его и размочалило. Оставьте его, пусть поспит часок-другой.

– Постойте, а где же кувшин? Ведь он уходил с кувшином.