Леонид обязательно умрет
Шрифт:
В день похорон работала особенно хорошо, щедро поливала пельмешки маслом и сметаной. Холод из ее сердца ушел, как и ушел из жизни милиционер…
Боль была нестерпимой…
Она не подозревала, что так может быть больно…
Утякин – маньяк…
Ангелина попыталась выплюнуть загубник, чтобы глотнуть кислоты до смерти, но мышцы лица, обнаженные от кожи, не слушались…
Мозг предполагал отрывочно: «Из меня варят мыло!»
Утякин продолжал поглядывать то на секундомер, то на приборы, определяющие жизнедеятельность организма, помещенного в камеру.
После
У Утякина было всплыло к мозгу чувство необыкновенной гордости за свой реализовавшийся гений, но он его с усилием притопил до времени в желудочном соке, решив возрадоваться по окончании эксперимента.
Он знал, как сейчас больно Ангелине, но еще Утякин знал, как быстро забывается эта боль, если удается достигнуть поставленной цели. Лебеда еще ноги будет ему целовать!
Прошли следующие шесть минут…
Сквозь окно камеры Михаил Валерианович наблюдал, как последние лоскуты кожи вместе с желтым жиром растворяются в его кислотном составе.
Доктор улыбнулся.
– Еще немного! – прокричал он, отлично зная, что Ангелина ничего от боли не слышит.
И действительно, через минуту Михаил Валерианович перекрыл кран, подающий в емкость кислоту, включил отсасывающий прибор, который заработал надрывно, как будто ему тоже было больно…
Мозг Ангелины по-прежнему никак не мог сложить кусочки мозаики, отчаянно страдая от геенны огненной, случившейся наяву. Возникла картинка из книжки по истории – вопящая на костре ведьма!..
Белый, словно лишенный крови палец Утякина нажал на сенсорную кнопку, и с потолка камеры на Ангелину пролился дождь из физиологического раствора, перемешанного с антибиотиком…
– Не отключаться! – приказал Утякин, глядя на вращающиеся под защитными очками глаза пациентки. – Смотреть!.. Еще немного!..
Михаил Валерианович нажал следующую кнопку, и емкость стала наполняться мутноватой жидкостью, похожей на глицерин.
Утякин разрабатывал этот состав последние десять лет. Ему удалось научиться выделять из общей массы стволовых клеток те, которые отвечают за восстановление кожного покрова. Ему еще много чего удалось открыть и изобрести для проходящего эксперимента, от которого зависела и его жизнь. Почти любая из утякинских научных побед тянула на Нобелевскую премию, но Михаил Валерианович давно пережил жажду к славе, решив, что жизнь, продленная лет на шестьсот, куда лучше, чем все эти детские фетиши…
Камера наполнилась. Булькнуло большим пузырем…
Ангелина вдруг почувствовала, как боль отступила. Сознание вплыло в мозг…
«Я – жива», – осознала Лебеда.
Она, словно мертвец, то всплывала к поверхности емкости, то опускалась на дно…
«Может быть, это мои предсмертные видения? – подумала Ангелина. – Я – пузырь…»
Ей внезапно захотелось спать, и она отпустила себя, решив, что отпускает себя к смерти.
«Где вы, мои мужчины? – подумала она напоследок. – Костик… Встречайте…»
Ангелина Лебеда заснула на сто двадцать часов…
Первые сутки Утякин сам наблюдал за сном «Первой», как он
сам назвал пациентку, а на вторые приставил к камере Александру, велев быть бдительной, никого из посторонних не допускать и по любой надобности звонить ему в кабинет.– Конечно, конечно! – ответила медсестра. – Там ваша жена пришла!
Михаил Валерианович побледнел, и бледность его лица происходила от злости.
Огромными шагами он направлялся к кабинету, размахивая своими длинными худыми руками, будто циркуль шагал…
Светочка сидела в его кабинете на стульчике, словно пациентка. Она была такая трогательная в своем волнении, что другой бы мужчина наверняка бы потерял половину запала, увидев это юное, очаровательное создание. Но только не Утякин.
Он ударил ее по лицу. Пощечина была хлесткой и болезненной. Но Светочка, к его удивлению, не заплакала, а только воззрилась на мужа в степени крайнего изумления.
Утякина шарахнуло в сторону. Он было замахнулся для повторного удара, но осекся в движении…
– Что с тобою, Мишенька? – почти пропела Светочка. – Ты переутомился! Ты выглядишь на семьдесят лет!..
Утякин застыл, глядя в чудо как хорошенькие глаза жены, вспомнил о том, что близок к великой победе, а потому разом расслабился всем телом и сказал вдруг, почти приказал:
– Сними юбку!
– Что? – не поняла Светочка.
– И трусы!
– Как же, Мишенька, прямо здесь?
– Снимай, говорю!!! – заорал Утякин.
Она быстро выполнила требуемое мужем, привычно встав к письменному столу, уперевшись в него локотками.
Он рванул брючный ремень, резким движением спустил к щиколоткам брюки вместе с нижним бельем, смешно рванулся к Светочкиному задику, похожему на яблочко, но здесь произошло то, чего никогда еще не случалось с Михаилом Валериановичем. Он лишь шлепнулся о ягодицы жены своим животом и тем, что под ним висело…
– Вот тебе раз… – проговорил доктор удивленно.
– Что? – поинтересовалась Светочка.
– В том-то и дело, что ничего…
Утякин отошел от Светочкиного задика и растерянно взирал на свою дисфункцию.
Наконец и жена, оторвав локотки от стола, обернулась и поглядела на картину мужеской немощи.
Молодая женщина была по природе своей добра, а оттого сказала супругу, что так бывает.
– Я тебя, Мишенька, все равно люблю!
Он поглядел на ее искреннее сострадание, затем скользнул взглядом по Светочкиному голому животику и вдруг захохотал в голос, да так отчаянно, что напугал жену чудовищным образом, заставив натянуть трусы с юбкой чуть ли не под самое горло.
Утякин продолжал хохотать, обливаясь слезами, а она думала, что муж тронулся умом от постигшего его фиаско на интимном поприще.
– Мишенька, – пищала она. – Ты же врач, ты сам себе поможешь! Ты папе моему помог… Мама рада!..
Еще целых десять минут Михаил Валерианович сотрясал низкие потолки своего кабинета жутковатым смехом, а в это время его естество приняло воинственное положение, готовое к бою.
– Смотри, Мишенька, смотри! – возбужденная радостью, указывала наманикюренным пальчиком Светочка на мужнину эрекцию. – Я же говорила!..
Ему страшно хотелось спать, хотя по инерции Утякин продолжал смеяться.