Владислав ХодасевичСкоро, в следующих столетьях, я с тобою встречусь…Знаешь,Средь стеклянных статуэток заблудиться тоже можно.И, бродя в них и плутая, вижу: в небе пролетаешь.Пусть невыросшие крылья, как трава, прорежут кожу.Больно…Но, оставив Землю, дом, друзей, все-все оставив,За тобою я отправлюсь в голубую неизвестность.И, шагнув с обрыва в небо, разве стану я лукавить?..Я
тебя любила вечность под лучами Антареса.Если б ты хотел того же, если б ты к тому ж стремился…Я в твоих сетях забилась и мои сломались крылья,Горько-горько улыбнулась, ты в лице не изменился.Не нашла я путь на волю – и тогда себя убила.Скрипки, вскрикните протяжно, гряньте, громкие литавры:Нету смерти, если любишь!Пламени дитя я, Феникс,Что, сгорев, приходит снова.Но в морях кипящей лавыНе всегда родятся птицы.Крылья вырастут, надеюсь,Как трава, прорежут кожу, скоро, в следующих столетьях.И, шагнув с обрыва в небо, разве стану я лукавить?Средь стеклянных статуэток проскользну янтарной тенью,А пока – в песок уходят капли времени и влаги…
Земляничное
Сели засветло – вышли затемно,Было весело – стало маетно.Время тикало земляничное,Впрочем, надо ли – это личное.Время тикало, время капало,Время трогало мягкой лапою,Лапой плюшевой да медвежьею,Первой сказкою, первой нежностью.Впрочем, надо ли трогать тайное?С битым краешком чашка чайная.Мишка рос – подрос и утопал в лес.В том лесу не счесть молодых чудес,Молодых берез, молодого мха.До иных времен далеко пока:Бело-розов май и брусничный цвет.Да иных времен, может, вовсе нет…Время капало, время канулоВ воды черные, в осень алую;Подхватило птиц – унесло на юг.Где же ты теперь, незабвенный друг?Светел тихий лес ночью лунною,Нынче в нем гулять снова будем мы,Медвежонок мой, буро-плюшевый.Время выплелось белым кружевом —Белой лебедью бесталанноюКружит, бедное, кружит, странное.Было времени – земляничина,Впрочем, надо ли трогать личное…
Полынь – ажур и серебро
1
Полынь – ажур и серебро,И в горечь – губы.Твое, не чье-нибудь ребро.Твоя причуда.А ты – Адам, моя земля,Вода и небо.От плоти плоть, и это – я,Мне имя – Ева.Иных не знала я святынь,Чем страсть и кровь.Ах, эта горькая полынь —Твоя любовь.
2
Предвосхищенье бытиемИ хрустом яблок,И этим яростным огнем,В который падать.Предощущенье переменИ пенье скрипки,И таяли средь этих стенМои улыбки.Предчувствие тебя, о больИ о разлука.И быль, поросшая быльем,И мука…
Осень. Листва улетает, как птицы
Осень.Листва улетает, как птицы.Вдаль уплывает кораблик бумажный.Солнца лучи – это желтые спицы,Бабушка-время которыми вяжетВнукам любимым одежки «на вырост»,Все в этой
жизни успеет сноситься.Солнца лучи догорают, как хворост,В них опаленные листья… иль птицы.
Сплету до боли пальцы
сплету до боли пальцы право полноне думать наступая на лучи жизнь-ксилофончто делать если вне ее октавы сломанритм мотив забыт или забит на сломготовят дом в котором мы любили надоостановить иглу винил крошится кожаободрана с дивана как с меня шучуне бойся мне легко и пусто кладав развалинах не сыщешь что жееще ты хочешь нет ни чувствни мыслей ни страданийлимит исчерпан жажда переменволной по прошлому долой и вонотсюда и оттуда прочь кого обманешьсирена песней если глухи все ремейксобытий восемь миллиметров лонжеронлюбви удерживал надежно бред нелепотеряя оперенье падать какие острые ножиневыносимо глупо просить о милости тебя и летовремя выдирает из меня все это просто жизнь
Все глубже
Ничего не меняется: через года —Желтый войлочный шелест неизданной книгиПолирует – до блеска – осколок-агатИ расписан граффити – веселенько – флигель,Где за дверью – забитой крест-накрест – никтоВосхищенно не ловит бенгальские искры.Обдирает иголка – виток за виткомНа виниле – когда-то напетые мысли.Превращает – в ничто – соль эскизы чудес,Прогорает – дотла – рукописное слово.Тишина равновесья – бемоль и диезОбнялись и по тропам неведомым бродят.Ничего не меняется: даже когдаТы латаешь прорехи – непрочная ниткаПришивает мгновения счастья к годам.…Но все глубже в спирали вползают улитки…
Перелетно
Да, так вот…
Не кривись, это тоже слова, ничем других не хуже, и кто сказал, что можно без них обойтись? Впрочем, видимо, можно, как можно обойтись и без многого прочего, например без всех тех вещей, за которыми мы в суете убегаем из понедельников наших недель и бежим – мимо вторников в среды и дальше, туда, где дождей четверговых стена заслоняет перспективы пятничных /пряничных?/ посиделок на кухнях коммуналок, где выросли мы.
Выросли мы?
Неужели?
Я никак не могу примириться с часами, это воинство кружит вокруг, это совы Франсиско… Траектория стрелок повторяет со свистом путь пращи, что повергнет сто Голиафов, нет, не сто, а значительно больше – без счету и в сроки, что никто не способен узнать. Мы с часами не дружим, они, словно вредный мальчишка, отнимают/ломают все то, что мне дорого было…
Это грустное «было» из были прорастает, шурша, изначально засохшее «было». И ванильная палочка пахнет теперь нафталином. Длиннополые наши пальто, рукавами взмахнув – перелетно! – парят между моим Антаресом и Кастором… или Поллуксом…
Трехрожковая люстра – не путать с «Трехгрошовой оперой» Брехта и не путать с «Любовью к трем апельсинам» Гоцци! – трехрожковая люстра сияет, и три ослепительных зайчика пляшут на ярких обоях… и тают… И выцветают обои… лица на фотографиях… в книгах страницы… радуги… меланин в радужине…
Маем соловьиным маялась, кружила «на ребрах» «Синяя рапсодия». Пётр и Лев. Синий иней как билет в одну сторону.
В одну сторону…
В одну сторону – администрация порта, в другую – два еврея, Иванов и Рабинович, дело ведь не в фамилии и не в линии на ладони, и даже не в доле – в недоле, которую сами взрастили на своих шести сотках и в «шестисотых», да и в шестидесятых, ибо мои ровесники – вестники Апокалипсиса.
Тсс, это вам не коммунальная кухня, где с пол-литрой сидит дядя Вася в тренировочных синих «с коленями» и в стоптанных тапочках. И не лавочка, где пенсионерки /а все им неймется, чай, довоенные пионерки!/ судачат, примечая дворовые немудреные новости.
И вообще – это не вам и не нам.
Le chien du jardinier. La Seine est une rivi;re en France. La France sont des violettes bleues et les vins rouges. Non ma faute que non mon chien… Le chien мuet se noyait en Seine…
Желание заговорить по-французски… Взлететь в небо… Остановить время…
Вечер пятницы обрушивается в субботу, в заботу о хлебе насущном и в жажду: зрелищ! Или хотя бы водки – дешевой и не паленой, разве мало у нас пшенички?
Рыщут стрелки по циферблату и по блату находят время для дела. Безучастна, ждет потеха своего часа /или счастья?/, но вместо него заявляется воскресенье – веселье сквозь предощущение нового круга…