Лермонтов

Печорин — повторяющий Демона неприкаянностью — жил уже в реальном времени. Для Лермонтова наступила пора зрелости; он прокладывал себе путь пером. Единственно возможный путь познания для писателя.

В начале февраля 1839 года императрица попросила Соллогуба принести ей «Демона», который ходил в списках.

Лермонтов снова сел за поэму, смягчая что можно. Переполошённый Акимушка Шан-Гирей заглядывал через плечо, давал наивные советы, как поправить сюжет: пусть-де Ангел и Демон спорят в присутствии Тамары, а та из сострадания захочет спасти страдальца Демона.

— План твой недурен, — рассеянно отозвался Лермонтов, — да уж больно смахивает на Альфреда де Виньи. Помнишь его «Эолу, сестру ангелов»?

Готовый вариант, каллиграфически переписанный, читал Александре Фёдоровне и её дочерям генерал-адъютант Василий Алексеевич Перовский, не чуждый литературным увлечениям (царице нравилось, что его голос «запинается от чувств»).

Когда прозвучали последние строфы «Демона», царское семейство сидело в некотором остолбенении. Императрица, слегка дёргая головой от нервного тика, который возник у неё после перепуга от выстрелов на Сенатской площади, задвигалась, зашевелилась первой. Она была непоседлива и смешлива от природы; улыбка запорхала на её ярких, ещё довольно упругих губах.

— Это прелестно, как крепкое вино, — сказала она по-французски.

— Красиво, но как-то боязно, — добавила её младшая дочь Ольга. — Я в затруднении: кого же из них жалеть? По-христиански — только погибшего жениха!

Великая княжна Мария Николаевна, очень похожая на отца, с твёрдым подбородком и прилизанными за уши волосами, раздражённо прервала:

— Лермонтов берёт на душу тяжёлый грех, облекая в красоту ложные идеи. Когда зло так привлекательно, от него трудно бежать. Оно соблазняет.

Ольга, более похожая на мать, семнадцатилетняя, с детским простодушием всплеснула ладонями.

— Вспомните, как он был забавен, когда стоял у колонны в маскараде с таким нахмуренным байроновским видом, а сам без всякой выправки и мал ростом.

— Нет, он очень интересен, — возразила императрица. — Малый рост досаден для мужчины, но...

— Жить без упованья! — продолжала Мария Николаевна, словно не замечая дамского щебетания матери и сестры. — Тот, кто отказывается заранее от надежды на лучшее, — чудовище. Лермонтов — чудовище.

— Ведь это не он, а его Демон, Мари! — заступилась за поэта Ольга.

— Не будь наивной. Он на время снял гусарский мундир, чтобы ловчее нас подурачить.

— Ах, как вы похожи на государя, дочь моя, — невпопад, с некоторым испугом пробормотала императрица, видя, как юное лицо белокожей немочки на её глазах принимало выражение застывшего упрямства.

Мария Николаевна едва заметно пожала плечами.

— Он ещё наделает хлопот, вот увидите.

— Надо обласкать месье Лермонтова, — непоследовательно сказала императрица. — Нет, в самом деле... В свете так много о нём говорят!

— А я попрошу месье Соллогуба, чтобы он хорошенько отделал его в каком-нибудь сочинении!

Ещё летом, в Царском Селе, вдова Карамзина Екатерина Андреевна пригласила Лермонтова к себе в дом. В полумраке опустелого кабинета знаменитого историка он услышал, как размеренно постукивали английские часы.

Слабо, по-стародавнему, пахло нюхательным табаком и пачулями...

Зато во всех других комнатах кипела молодая жизнь! Вокруг неутомимой танцорки и выдумщицы старшей дочери Карамзина Софи собирался целый хоровод дам: Анна Оленина [51] , к которой некогда безуспешно сватался Пушкин; черноглазая Александра Осиповна Смирнова [52] , урождённая Россет, воспетая многими поэтами «дева-роза»; младшая дочь Карамзина Лиза. Наполняли дом и знакомцы братьев Карамзиных — Андрея, Александра и Владимира. Все были немного влюблены друг в друга, проводили время превесело, держались без церемоний: дамы в простых платьях, мужчины в цветных фраках. Днём прогуливались по дорожкам вокзала (первый паровоз пустили лишь год назад, железная дорога оставалась новинкой, и билет в «кареты первого ряда» стоил дорого). Вечером, за чайным столом, принимая чашки из рук всегда ровной, улыбающейся Екатерины Андреевны, перебрасывались остротами, читали стихи или затевали домашние спектакли.

51

Анна Оленина — Анна Алексеевна (1808 — 1888), младшая дочь А. Н. Оленина, археолога, историка, художника, директора Публичной библиотеки, президента Академии художеств. А. Оленина с 1840 г. была женой Ф. А. Андро. В своё время ею, умной и обаятельной, был увлечён А. С. Пушкин и даже сватался к ней в 1828 г., но получил отказ от её родителей. Лермонтов познакомился с ней в 1839 г. и встречался у Карамзиных, у М. А. Щербатовой, в доме Олениных и др. местах. Ей посвящали стихи А. С. Пушкин, И. А. Крылов, Н. И. Гнедич, И. И. Козлов, Д. В. Веневитинов. Лермонтов 11 августа 1839 г., в день рождения А. А. Олениной, написал ей в альбом стихи («А. А. Олениной»).

52

Александра Осиповна Смирнова (урожд. Россет; 1809 — 1882) — одна из выдающихся женщин петербургского светского общества, мемуаристка. С 1832 г. жена Н. М. Смирнова, чиновника Министерства иностранных дел, с 1829 г. камер-юнкера, впоследствии калужского, а затем петербургского губернатора. Окончила Екатерининский институт, где была ученицей П. А. Плетнёва. До замужества была фрейлиной. Славилась красотой, умом, образованностью и независимостью суждений. Была в дружеских отношениях со многими художниками и писателями. Личное её знакомство с поэтом произошло в ноябре 1838 г. у Карамзиных. В 1838 — 1841 гг. Лермонтов был частым посетителем её салона и посвятил ей стихи г. «А. О. Смирновой». В неоконченной повести «Штосс» она является прототипом Минской. Высоко ценила талант Лермонтова. При отъезде его в ссылку на Кавказ в апреле 1840 г. дала ему рекомендательное письмо к своему дяде декабристу Н. И. Лореру.

К обеду частенько приезжал Пётр Андреевич Вяземский, сводный брат хозяйки дома. Его сын Поль — к неудовольствию отца, который недолюбливал Лермонтова, — совершенно прилепился к Михаилу Юрьевичу [53] , смотрел ему в рот и ходил следом. (Это именно он потом устроит забавную мистификацию с подделкой записок Адель Омер де Гелль [54] , где фигурирует и Лермонтов).

— Как быстро бежит время, — кокетливо вздыхала молоденькая Лиза Карамзина. — Кончилось лето, и мы с тобою, Сонюшка, постарели на целый год. Нас уже никто не полюбит!

53

Его сын Поль... совершенно прилепился к Михаилу Юрьевичу... — Вяземский Павел Петрович (1820 — 1888), князь; сын П. А. Вяземского. Познакомился с Лермонтовым, будучи студентом Петербургокого университета. В 1838—1841 гг. встречался с ним у Карамзиных и Валуевых. Позднее — археограф, основатель Общества любителей древней письменности, сенатор.

54

...мистификацию с подделкой записок Адель Омер де Гелль... — Омер де Гелль Адель (1817 — 1871), французская писательница и путешественница. В конце 1830-х гг. путешествовала с мужем по России. Существует версия, что в это время она встречалась с Лермонтовым. П. П. Вяземский в 1887 г. опубликовал «Письма и записки» Омер де Гелль (перевод с французского), в которых описаны её встречи с поэтом на Кавказе и в Крыму осенью 1840 г. Однако в 1934 г. Н. О. Лернером и в 1935 г. П. С. Поповым был раскрыт подлинный автор этого сочинения — её мнимый переводчик П. П. Вяземский. Хотя существует косвенное свидетельство того, что возможность знакомства Омер де Гелль с Лермонтовым всё же не исключена.

— Что вы! — галантно восклицал Лермонтов, обращаясь к Софи Карамзиной, но бросая косвенный взгляд на тридцатилетнюю красавицу Оленину. — Мужчине нет дела до возраста женщины, если у той изящная ножка.

— Вы вечно шалите, — донельзя довольная отзывалась Софи, выставив из-под раскинутого веером подола узкий нос башмачка.

Она начисто забыла на тот миг пушкинский мадригал, обращённый к Олениной:

Ходит маленькая ножка, Вьётся локон золотой...

Аннет не проронила ни слова. Её лицо приняло мечтательное выражение — специально для Лермонтова.

«Ах вы любезные птицеловки! — подумал он. — Желаю вам успеха в пленении зазевавшихся петушков. Но сам в эту сеть не ступлю».

Думая столь вероломно, он продолжал смотреть на зарумянившуюся Софи преданно, а переводя взор на Аннет — чуть лукаво.

Подметив их игру, ревнивая к чужому успеху Александра Осиповна Смирнова-Россет слегка повела белоснежными плечами; при смоляных волосах она носила чёрные платья, и язвительный Вяземский называл её за глаза мухой в молоке.

— Жизнь измеряется не годами, — томно сказала она. — Всему на свете я предпочитаю минуты веселья. Но, Боже мой, разве так веселились в прежние времена? В зиму на тридцать второй год, ещё в бытность мою фрейлиной, не было конца свадьбам и балам. На масленой во дворце танцевали с утра в декольте и в коротких рукавах. Ездили на Елагин: правили пошевнями мужики в красных рубахах, а сзади привязывали салазки; государь усаживался с Урусовой или Варенькой Нелидовой, а государыня с Салтыковой или князем Трубецким. На крутом повороте салазки опрокидывались — то-то смеху! Хотя кучер говорил мне, что у него душа уходила в пятки на этом повороте. Тогда впервые явилась в свет Аврора Демидова [55] . У Виельгорских играют с тех пор сочинения графа в её честь. У неё необыкновенный цвет лица и зубы как жемчуг. Но, на мой взгляд, сестра её Эмилия [56] ещё краше. Таких синих глаз и белокурых волос больше не встретишь! Сознайтесь, Лермонтов, если бы её не подхватил с налёту Владимир Мусин-Пушкин, вы бы не устояли против брачных уз? Да ещё теснились бы в длинной череде... Она ангел и вам безумно нравится!

55

Аврора Демидова — Шернваль фон Валлен Аврора Карловна, баронесса (1806 — 1902), сестра Э. К. Мусиной-Пушкиной (см. ниже), по национальности шведка. Известная красавица, адресат стихов Е. А. Баратынского и П. А. Вяземского; с 1831 г. фрейлина, с осени 1836 г. жена П. Н. Демидова, с 1846 г. замужем за Андреем Николаевичем Карамзиным.

56

...сестра её Эмилия... — Мусина-Пушкина Эмилия Карловна (урожд. Шернваль фон Валлен; 1810 — 1846), жена графа В. А. Мусина-Пушкина (1798 — 1854), в прошлом члена Северного общества декабристов. Известная красавица, в которую, по свидетельству В. А. Соллогуба, одно время был влюблён Лермонтов. Ей посвящён его мадригал «Графиня Эмилия...».

— Охотно сознаюсь. Особенно когда не открывает рта, как прилично ангелам. Небесным созданиям к лицу чувствительная меланхолия, а не громкий смех.

— Злюка. Не обмолвитесь при князе Вяземском: она — его последнее увлечение, и Пётр Андреевич в сердцах бросит вам перчатку!

В доме Карамзиных Лермонтов чувствовал себя лучше, чем в других местах. Он зачастил к ним. Но и там не был полностью раскован. Изобретательная остроумка Софи, которая так явно благоволила к нему, что иногда стоило некоторого труда обращать её слова и вздохи в «фарсу», привычную и ценимую в их литературном кругу, — эта самая милейшая Софья Николаевна принимала его настолько, насколько он совпадал с атмосферой салона и соответствовал её собственному бойкому, но недалёкому уму.