Лес (входит в книгу Восьмерка)

— Давайте по пиву? — предложил Лыков. — Папка деньжат подарил.

Здесь, наконец, и Грех очнулся для радостей бытия — ему Лыков и поручил сходить к ларьку, выдав сразу четыре полтинника, среди которых был мой, что показалось вдвойне приятным.

— Портера! — крикнул я вслед, и никто не оспорил моё предложение.

К портеру Лыков раскрыл свой несъеденный, хоть и остывший завтрак — то были пельмешки, маленькие, симпатичные — у каждой озябшие губки бантиком.

…Портер с пельмешками, одной пластмассовой ложкой, в марте, в маленьком и прогретом салоне «восьмёрки», — плохо ли…

— Вечером на том же месте и в тот же час встречаемся, — предложил Лыков, быстро пережевывая пельмени и макая хлеб в заледеневшее, как мартовское солнце, маслице.

— Аргументы? — спросил его Грех, не переставая жевать и попивая портер длинными глотками.

— На месте определимся, — ответил Лыков, часто моргая весёлыми глазками. — Может, замирим ситуацию…

— А может, перекроим и пошьем всё по-новому, — продолжил Шорох, памятуя о наказе командира.

— А чего остается? — ухмыляясь, спросил Грех в горлышко пустой пивной бутылки. — В тюрьме мне делать нечего.

Я было зацепился за это «мне», а не «нам», но тут же отвлёк себя: не приставай, велел себе, не надо.

Дома я разоспался до такой степени, что когда пацаны за мной заехали — в моей голове стояла тёплая, бесшумная, мягкая, с привкусом густого портера тьма, в которой неожиданно, как стекло, рассыпался звонок.

Я вскочил и полуголый поспешил к дверям. Распахнул их, не спросив, кто там — а там был Шорох, чесавший щетину на лице.

— Типа, так пойдёшь? — спросил он, кивнув на мои трусы и тапки, в которые не помню, как успел влезть, — ну не спал же я в них.

— Щас, — пообещал я, имея в виду, что скоро на мне будет чуть больше одежды.

Некоторое время разглядывал себя в ванной, просыпаясь.

Когда вышел — в квартире уже были Лыков и Грех.

— Чё снилось? — спросил Грех.

Я скосился на своё одеяло и подушку, будто пугаясь, что там рассыпаны остатки моих снов, содержанье которых никак не мог вспомнить.

— Темно… — ответил я про свои сны, всё ещё не вернувшись в сознание целиком.

Гланька точно не снилась. Как может сниться то, к чему я не имею никакого отношения и чего не понимаю.

«Какая ещё тюрьма, — всё думал я в полутьме «восьмёрки», привалившись головой к стеклу. — Не может этого быть!»

Возле «Джоги» это ощущенье ещё больше усилилось, потому что: вот клуб, вот тут пацаны первый раз избили буцевских, вот там мы подрались — ну и что? При чём тут судья, решётка и сроки — мы же просто жили, а за жизнь не сажают. С тем же успехом нас можно посадить за то, что мы умываем лицо, носим ботинки, произносим слова.

…Нет?…

«Восьмёрку» мы поставили подальше от клуба, хотя буцевское место опять пустовало.

Однако в клуб вошли по-хорошему весёлые, сильные — не с чего нам было так разом ослабеть.

Мы скромно пристроились за пустой столик, у Лыкова опять нашлись деньги, и мы тоже обнаружили в карманах какую-никакую мелочь, в общем, уставили стол так, чтоб слегка дребезжало, когда его случайно тронешь.

Не скажу, что вокруг нас кружилась вся публика, но точно ощущалось: в зале есть несколько внимательных человек, понявших, кто мы, и ждущих продолжения.

Мы покуривали, — Лыков выложил на стол свою пачку подороже, а Шорох свою — подешевле, — и мне порой казалось, что дым над нашим столиком висит как знак вопроса.

К полночи в клубе появились несколько буцевских, и тот, что с моим невкрученным болтом в голове — тоже. Мы никак не отреагировали, и они заняли свой столик в другом конце… впрочем, сначала один из них, а потом другой прошли по своим делам мимо нас — и, да, это подавалось ими игрой челюстей и походкой как большое достиженье: вот ходим туда и сюда, и вы нам ничего не сделаете.

Потом они стали изо всех сил смеяться за своим столиком — пасть можно порвать и глаз выронить на стол, когда так смеёшься.

— Болт принёс? — спросил у меня Грех.

Ему не нравилось всё это.

Лыков будто ждал чего-то.

А Шорох качал себе ногой.

Вослед за буцевскими явилась Гланька. Не снимая шубки, которой я на ней никогда не видел, стояла у входа, оглядывая публику.

Шорох сидел спиной к выходу и Гланю не заметил, Лыкову с Грехом было не до неё, но я всё-таки остался на месте, решив дождаться, когда она сама ко мне направится.

Не знаю, рассмотрела Гланька меня или нет, но направилась она к буцевским: рука на ходу отбивала ритм, подбородок был высок и строг.

Наклонившись к их столику, она что-то спросила, выслушала ответ, кивнула и ещё постояла, чуть, в своём стиле, пританцовывая на месте.

Потом, не оглядываясь, — чтоб не встретиться со мной взглядом, решил я, — вернулась к выходу.

Какой-то местный клоун в расстёгнутой до живота рубахе раскрыл пред ней дверь, сияя пьяным, вспотевшим лицом.

Гланя эдак двумя издевательскими пальчиками тронула его за подбородок — поощрила.

Клоун оглянулся на Гланьку, всё ещё сияя, и, неосознанно, поскорей ладонью стёр её пальцы с подбородка — наверняка, касанье было ледяным.

Он пошёл по залу, будто потеряв свой столик и, пока искал себе место, ещё несколько раз повторил умывающее движение ладонью.

Я совсем забыл про буцевских и всё поглядывал на этого парня — он догонялся в своей наконец обнаруженной компании, некрасиво шумел, размахивал мясными руками, но иногда вдруг умолкал и несколько секунд сидел с отсутствующим видом, глядя куда-то под потолок.

— Буц, — толкнул меня ногой Грех.

Тихо появившийся Буц сел к своим, к нему тут же услужливо прибежал старший официант. Через минуту буцевским организовали новое место — в дальнем углу клуба, возле кожаного дивана, на который Буц немедленно упал и лёжа закурил.

Двое поспешливых официантов перенесли бутылки и фисташки его лобастых корешей на новое место.

Не пролежав и минуты, Буц легко поднялся и пошёл прямо к нам. Быстро переглянувшись, вослед потянулась бригада — их человек семь уже было.

Грех взял со стола бутылку пива и, поставив на колено, сжимал в руке.

Буц, на ходу, не глядя, махнул своим — не надо, сидите на месте. Они остановились, со значением смерили нас глазами и вернулись к дивану и фисташкам.

Придвинув себе стул от соседнего столика, Буц подсел к нам.